Свой — чужой

Радин быстро сообразил, что рука не достанет до подоконника между окон. Ставни были прилипшие намертво. Выдернув провод из неработающей лампы, он слепил петлю, опустил ее в проем и умело подцепил бедного щенка посередь туловища. С трудом его подняли и высунули-таки в форточку. Коллеги на улице его приняли и быстро спрятали за пазуху Уринсону, укутав в то же полотенце, уроненное пару раз в лужу. Штукин и Уринсон, отбежав от РУВД, дождались Радина. Радин с Потемкиным, облизывая запястье, зло прошипел: «Укусил! Собака!»

И только теперь они подумали: «А кому продавать-то?» После коротких препирательств сошлись на заведующей секцией «Вина» гастронома «24 часа» на Среднем. Заведующую звали — Аэлита. Чего смешного? Это ее родителей благодарить нужно.

Штукин имел с ней непродолжительную связь. Связь прервалась из-за оговорки Штукина — он назвал Аэлиту Леной. Он объяснял потом, что Лена — это сокращение от Аэлиты. Но заведующая не согласилась. Она посчитала, что Лена — сокращение от Елены Пруштиной, ее сменщицы.

В дверь ее квартиры позвонил Радин.

— Кто это, ночью? — услышали они недовольный женский голос.

— Это Женя Радин. Открой на минутку, — елейным голосом откликнулся опер.

— Незачем открывать! Так говори!

— При чем тут выпить! Мы тебе ризенчаву приперли! — произнеся это, Радин подумал о том, что о другой породе вроде бы договаривались.

Заведующая настолько не ожидала этого «ризенчаву», настолько не поняла, что это такое, что, повинуясь женскому любопытству, открыла дверь. Свет из квартиры упал на ее давних знакомых. Уринсон решил ошеломить товаром. Он резко вытащил из-за пазухи щенка и сунул женщине в физиономию.

Аэлита, подняв руки к вискам, завизжала.

Зрелище было не для слабонервных. В руках Уринсона еле живой, испачканный мордой в черной копировальной бумаге, склизкий и вонючий из-за плавания в аквариуме, обмотанный межоконной паутиной шевелился щенок. Он шипел, как змея.

— Чего ты орешь! — начал успокаивать свою бывшую любовь Штукин. — Для тебя же старались.

— Что это? — прижимаясь к дверям, еле смогла выговорить Аэлита.

— Щенок это! Редчайшей породы — шпиц, какой-то там, хрен выговоришь! Таможенники знакомые принесли. Иностранец один хотел нелегально переправить к себе в Англию. У них там это знаешь сколько стоит?

— Сколько? — машинально спросила Аэлита.

— Сто баксов! — не выдержал Потемкин.

— Дурак ты! Это у нас сто баксов, а у них вообще!!! — покривился оговоркой Штукин.

— От меня-то что вы хотите?

— Вот ты даешь! Ты ведь хотела себе кого-нибудь… Сама говорила — мужика нет!

— Ну уж лучше с такими мужиками как вы, чем с этим чудовищем!

— Он что, чуть грязноватый-то? Его в трюме, в тайнике хотели с родины увезти, — объяснил Радин.

У Аэлиты появилось подобие саркастической улыбки.

— Слово офицеров! — упрочил ее сомнения Потемкин.

— Дремучая ты баба! Знаешь, какая оперативная обстановка в районе? А мы знаем! Шапки снимают — раз! Развратные действия — сериями — два! — начал объяснять тяжелые перспективы жизни без собаки Уринсон.

— Наконец-то! Хоть бы кто развратил!

— Берешь или нет?! Утро скоро! — не выдержал Радин.

— Сколько?

— Для тебя — полтинник! — ухнул Радин и сам не поверил своей наглости.

— Зеленых! — добавил Штукин.

По гримасе Аэлиты стало ясно, что цена ее несколько не устроила.

— Да нам таможенникам полсотни отдать надо! — мотивировал цену Штукин.

— И пограничникам!.. — поставил точку в торговле Потемкин. — И, если по правде, мы на должностное нарушение идем.

Тут Потемкин слукавил. Это было самое неприкрытое хищение в организованной группе. Суд усмотрел бы и «неприкрытую цинизму».

Высокая дореволюционная дверь со вздохом захлопнулась.

— Не прокатило.

Оперативники уныло вышли из парадной.

— Куда его теперь девать-то? — брезгливо осведомился Уринсон.

Его рубашка промокла через полотенце. Он ощущал грязь кожей.

— Кинологу отнесем, хоть одна собака на РУВД будет, — решил Радин.

— Угу! Мы ее как бактериологическое оружие супротив бандитов использовать будем, — хмыкнул Уринсон.

Сокращая путь проходными дворами, сыщики вышли в небольшой сквер. Слышно было, как скрипели качели и чиркали взрослые ноги по земле. Раскачивался мужчина и что-то похмыкивал нескольким сидящим на деревянном парапете песочницы парням. Сотрудники профессионально остановились, начали принюхиваться.

— Шелкопляс Олег Васильевич по прозвищу Мыло, его централы просили отловить, поручениями завалили… — считал файл из своей памяти Уринсон.

— В чем проблема?!

— Да ни в чем, атакуем!

Излишне шумно, громко переговариваясь о постороннем, оперативники подошли к компании.

— Пацаны, стаканом не угостите? — попросил Уринсон и швырнул щенка в лицо Шелкоплясу. Щенок повис на рубашке у жулика. Следующие действия Уринсона были такими: он со всего размаху пнул подошвой злодею в грудь. Качели отъехали.

Парень согнулся, но встал на ноги. Щенок хряпнулся на землю. Второй удар — ботинком — пришелся в лицо. Парень уткнулся в землю, придавив щенка. Щенок под телом ранее судимого Мыло выглядел, как цыпленок табака, прижатый к сковородке. Щенок закрыл глаза молча. Он думал, что умер.