Свой — чужой

Четыре пары глаз начали осматривать кабинет Радина, но ничего ценного, кроме двух треснувших лобовых стекол от «Москвичей» и бампера от старой «Волги», не обнаружили. Все тяжело вздохнули. И в этот момент в кабинет через неплотно прикрытую дверь юркнул непонятно откуда взявшийся щенок. Он вперевалочку подбежал к столу, на котором сидел Радин. Опера молча уставились на будущую собаку.

— Дверь в ОУР не заперли, что ли? — предположил Радин.

— Слушайте, а щенок-то породистый! — родился преступный умысел у Уринсона.

— А ты что — собаковед? — съязвил Штукин, хотя и он отлично понял, куда клонит собрат.

— Породистый щенок всегда имеет толстые лапы, толстый живот. Толстую шею… — Подняв взор, Потемкин считывал информацию с потолка.

— Это ты породистого колобка описываешь! — засомневался Штукин.

— А в Китае собак едят! — ни с того ни с сего вспомнил Уринсон.

— Ну, ты вообще уже того! — спохватился Штукин. — А еще в Академии госслужбы учился!

— Действительно, где мы его варить-то будем? — удивился Потемкин.

— Очумели совсем! — рявкнул Штукин и отечески взял щенка на руки. — Не хватало, чтобы нас застали при попытке сварить собаку в кастрюльке при помощи кипятильника!

— Ну, знаешь, голод — не тетка! — обиделся Уринсон.

— Так мы по стакану вмазать хотели или сожрать кого! — разозлился из-за того, что главная тема беседы ускользала, Потемкин. — Ошейник какой у него дорогой…

— А что, с ошейником собака потеряться не может? — предположил Радин.

— В коридоре ОУРа? — возразил Валера. — Смотри-ка, урчит, посапывает.

— Между прочим, породистые щенки до сотни зеленых стоят! — сформулировал, наконец, идею Уринсон.

— Какой породы? — заинтересовался Радин.

— Породы! — передразнил Уринсон. — Нынче все редкие породы в моде. Породистой породы!

— Мы же не против, — сказал Потемкин, внимательно взглянув на Штукина. — Этот какой породы?

— Я думаю, овчарка, — предположил Уринсон.

— Овчарка — это банально! — не согласился Радин. — Какие породы еще знаете?

— Пудель! — ожил Штукин.

— Артамон! — взорвался Радин. — Он же у тебя в руках — какой он на хрен пудель!

Воцарилась пауза.

— Гончие есть, — слабо надеясь, что предложение будет принято, огласил Уринсон.

— Сам ты легавый! — хрюкнул Потемкин. — Ты кино про царей смотрел? Там гончие худые! А у нас — в форме тефтели!

— Знаете, он у нас кто? — осенило Уринсона.

— Господи, кто?! — насторожился Валера. — Только не пугай!

— Я вот только не помню, как они точно называются, — начал Уринсон. — Чу-чу, там, или чав-чав… Их едят как деликатес…

— Ты слышишь себя-то? Чав-чав!!! — рассвирепел Штукин. — Тебя чему в твоей Академии учили?!

— Действительно, как мы его продавать будем? — поддержал Штукина Потемкин. — Купите чав-чав, пожалуйста! Несолидно!

— Ну вас!.. О! Есть еще порода шпиц! — вскрикнул Уринсон.

— Это более-менее, — остался доволен Потемкин.

— А шпиц будет чавским! — смекнул Радин.

— В каком смысле? — недопонял Уринсон.

— Ну, овчара немецкая… там другая порода ирландская, я слышал… а шпиц наш чавский, — выстраивал логическую цепочку Радин.

— Во! Придумал! — заорал Уринсон. — Порода эта шпиц-чав называется!

— Точно!

— А что, — красиво!

Уринсон выглянул в коридор и отпрянул. Там он увидел дежурного по отделу Шулого и какого-то приличного гражданина, оба растерянно оглядывались.

— Шухер! Кажись, хозяин! — предупредил Уринсон. — К нам жало засунут, как пить дать!

Штукин приподнял щенка и хаотично начал метаться по кабинету. Усмотрев огроменную коробку на шкафу, он привстал на цыпочки и по-баскетбольному скинул в нее бедное животное. Раздалось шуршание, затем всплеск и бульканье. В коробке почему-то оказался старый аквариум с дохлыми рыбками, скисшей коричневой водой и такого же цвета мертвыми водорослями.

— Куда ты его! — встрепенулся Радин и, подставив табуретку, вытащил мокрого испуганного щенка обратно.

На табуретке было по-партизански вырезано перочинным ножом: «Радин, я тебя не боюсь!» и фломастером — «Всех легавых топить в сортире».

Как Женя ни морщился, но все равно замочил пиджак. В кабинете пахнуло погребом. Щенок громко заскулил, наглотавшись водорослей, и задергал лапами. Потемкин с перепугу схватил валявшуюся около батареи форменную ушанку и прижал к его морде, озираясь на дверь. Они были похожи на театральных злодеев, скрывающих зерно от продотрядов.

— Не утопим, так задушим! — застонал Штукин.

— Поздно! Не отдавать же в таком виде! Потом будут говорить на совещании, что допились до белой горячки, собак пытали! — достаточно резонно парировал Потемкин, оторвав на секунду шапку от щенка. Щенок успел набрать прокуренного воздуха в легкие.