Свой — чужой

— То есть, если я правильно понял, тебе нужны доказательства?

Лаврентий издевательски разулыбался:

— Нет, я за так чистосердечное напишу!

Воронок также солнечно улыбнулся ему в ответ:

— Напишешь? Сам?

Лавренев перестал улыбаться:

— У меня что, лицо дебила? Слюни текут?

Воронцов тоже посерьезнел — вслед за «клиентом»:

— Лицо у тебя, прямо скажем…

— Интересно, какое?!

— Ну, на месте девушек я бы в машину к водителю с таким лицом не садился бы… Даже не с лицом, а с харей…

Толик возмущенно выпрямился на стуле:

— Ага, а у вас тут в оперчасти все с поповскими рожами, постными и благостными.

Опер помахал рукой:

— Не будем о внешности. Что-то мы отвлеклись. Давай-ка сначала договоримся о правилах игры. Ты в мутках моченный, поэтому хорошо знаешь: что бы ты ни сказал — все слова, пока они через протокол не прошли.

— Где-то так, — согласился Лаврентий.

— Ну и чудесно. Тогда будем торговаться. Я тебя постараюсь убедить, почему тебе выгодно сесть в тюрьму…

— Уже интересно!

— …Сесть в тюрягу, но на моих условиях. Иначе ты можешь — необязательно именно в данный момент — загреметь туда по-другому.

Лавренев недоверчиво-снисходительно прищурился:

— И в чем же две разницы?

— Ну что ж, поехали…

Воронцов встал и набрал в легкие побольше воздуха, однако налетчик не дал ему начать процесс «охмурежки»:

— А в этом помещении разговоры разговаривать безопасно?

Опер укоризненно покачал головой:

— То-олик! Ну где ты когда за всю свою практику видел у нашего брата скрытые диктофоны и тайные видеокамеры?

Лавренев ничего не сказал, однако наморщенным лобиком своим дал понять, что этот довод, сформулированный в виде ответа на вопрос вопросом же, его никак не убедил. Воронцов покорно кивнул, с некоторой даже долей обреченности:

— Хорошо, можем перейти в другой кабинет.

— Да ладно, не будем суетиться, — великодушно согласился Толик. — Если что — 51-я статья Конституции[87].

Лицо опера затвердело, у его носа резче обозначились две глубокие складки:

— Толик, когда такие, как ты, говорят о Конституции — моя рука непроизвольно тянется к кобуре. Ты меня не зли. Тебя ведь не били?

— Пока — нет.

— Видишь, значит, по-человечьи относятся. И я к тебе ничего личного не имею. Отношусь с уважением. Поехали?

— Излагай.

— Чай-кофе?

— Опосля. Сигаретку бы.

— Нет проблем.

Воронцов дал налетчику сигарету, поднес зажигалку, убедился, что Лавренев прикурил, и прошелся по кабинету. Лаврентий, глубоко затягиваясь горьким дымом, настороженно провожал расхаживающего опера глазами.

— Итак, что мы имеем? За период 1999–2000 год ваша группка «Ух» совершила под девяносто налетов, в основном в Калининском, Приморском, Красносельском и Василеостровском районах. Весь состав группы находится у нас в плену с сегодняшнего утра. Что они говорят — тебе пока неведомо. Может, молчат. А может, и нет. Так?

Воронцов врал. Их отдел знал только про Анатолия с напарником, да и то… Громко сказано — знал. Лаврентий молчал, и опер продолжил:

— Но меня все это не колышет! Мне интересно знать сначала другое: кто и почему посоветовал тебе перевозить в багажнике два автомата — и ты будешь смеяться — Калашникова?

— И всего-то? — хмыкнул Толик, восхищаясь ментовской наглостью.

— Только это, — кивком подтвердил Воронок. — А на остальные разговоры твоих подельников мы зенки закроем.

Лаврентий даже раздумывать не стал:

— Не катит.

Опер невозмутимо повел головой, будто иного ответа и не ожидал услышать:

— Ладно. Мы пойдем другим путем. Ты хорошо понимаешь, что ваши терпилы в большинстве своем опознать никого не могут. Так?

— Им видней.

Воронок не обратил на реплику никакого внимания:

— Но это в большинстве своем. А в меньшинстве? Я тут посидел, собрал все ваши эпизоды… Дело кропотливое, но не особо мудреное. Всегда трое нападавших, все терпилы шли от автостоянок, все на первом этаже около лифта получали в голову, все лишились ценностей, а некоторые — еще и автомашин. И еще кутулей с сыром и микояновской колбаской — почти все до нападения затаривались в дорогих универсамах.

— И что тут необычного?

Лавренев еще не занервничал, но уже чуть напрягся. Воронок успокаивающе кивнул ему:

— Согласен! Все обычно. Даже то, что в голову били профессионально. Но… Терпилы — люди состоятельные, большинство стали свои связи поднимать-подключать, на начальство наше выходить, мол, — караул, грабють! Они-то, дурилки, не понимают, что искать, ежели что, не начальство будет, а мы. Но раз уж мы кой-кого нашли, то с некоторыми можем и договориться, чтобы вас опознали. Ну, конечно, это незаконно. Но ведь мы с тобой, Толик, в оперчасти — здесь все незаконно. И как ты думаешь, найду я общий язык с тремя-четырьмя фраерами, чтобы вас в харю опознали?

(Воронцов врал красиво. На самом деле он не знал практически ничего, за исключением одного эпизода, о котором получил информацию случайно, когда разглядывал вещи задержанного. Так и то — догадка пришла ему в голову только потому, что Воронок сам выезжал на одно место происшествия и запомнил фамилию терпилы… Такое случается — не очень часто, но случается…)

Лаврентий недобро зыркнул исподлобья: