Свой — чужой

— А в том смысле, что подельник твой — олигофрен! Он мало того что взял кошель с лежачего… Это еще туда-сюда, понять можно… Он, похоже, тебе еще его и впарил, судя по твоему сакраментальному крику «блядь!». Разве ж можно так выражаться? Да если бы я был присяжным и услышал бы такой крик — то я б тебе пятерку только за нецензурщину в общественных местах отвесил!

Лавренев почти сдался:

— А попроще изъясниться можно, начальник?

Опер кивнул:

— Можно, Толямба! Конечно, можно…

Но изъясниться попроще не получилось.

Дверь сотряс мощный рывок, и в кабинет с одышкой и матом ввалились остальные члены группы — те самые, которые еще совсем недавно пытались бороздить просторы Тосно и которым Крылов уже успел вставить пистоны и колыхнуть настроение. Их ботинки были пыльными, а лица — решительными и недовольными. Старший группы Губанков (по прозвищу Губа) с порога перебил уже почти сложившуюся беседу:

— Много текста! Про тройник в лифте говорим?!

— Час от часу не легче! — ухмыльнулся Лаврентий и чуть не слетел со стула, так как тут же получил звонкий удар раскрытой пятерней по затылку.

Губа потер ладонь и ее же тыльной стороной поддел подбородок задержанного. Проделано это было без размаха, мастерски. Толик чвякнул зубами и начал было привставать, но оперуполномоченный Чернояров (в миру — Чернота) хлестко двинул ему по шее кулаком, подставив под лицо колено. Лавренев упал на пол. Губа недовольно зыркнул на Воронцова:

— Воронок, запомни: от точки «А» до точки «Б» паровозы добираются по прямой!

Опер ничего не ответил, лишь вздохнул с сожалением, взял электрочайник и пошел в туалет за водой.

Набирая в туалете теплую серую воду (про чистую уже давно забыли, так как холодная не шла давно), Воронков подумал о том, что иногда лупить, конечно, правильно. Иногда это происходит от бессилия. Иногда бывает стыдно… А еще иногда… Воронцов разозлился сам на себя, как на человека, у которого нет собственного мнения. Когда он вернулся в кабинет, Толик лежал на полу, свернувшись клубочком, и как-то странно охал легкими. Воронок понял, что Лавреневу хорошо пробили в солнечное сплетение. Губа одним коленом уперся задержанному в плечо и орал:

— Ну, падла! Ну!! Сильнее вздыхай!

— Толян, не быкуй, все равно же скажешь! — уверенно поддержал коллегу Чернота.

Лаврентий сделал страшную ошибку: вместо того чтобы прямо заявить, мол, знаю, но ничего вам, козлам, не скажу, он начал убеждать, что ничего ни про какой лифт не знает. А при втором варианте бить легче. Его и били.

В какой-то момент вошел Рахимов, безразлично посмотрел на происходящее и медленно и тихо произнес:

— Крылов сказал, что времени мало. До «убойщиков» скоро может дойти информация, что «это» у нас на полу.

Закончив фразу, Рахимов вышел, аккуратно и неторопливо прикрыв за собой дверь. Чернота и Губа стали поднимать задержанного с пола. Они усадили его на табурет, дали немного отдышаться. Потом Чернота зашел Толику за спину и пробил по ней носком ботинка. Не издав ни звука, Лавренев снова упал на пол.

— По-моему, ты малость переборщил, — задумчиво и со знанием дела произнес опытный Губанков.

— А что, есть другие предложения? — откликнулся Чернояров. Он устало дышал, наклонившись вперед и уперев руки в колени, словно грузчик во время заслуженного перекура.

Воронок, все это время делавший вид, будто рассматривает за столом какие-то бумаги, присмотрелся к лежавшему неподвижно Лаврентию и начал привставать со стула:

— Вы охуели в атаке?..

Губа искоса посмотрел на него, подул на чуть содранные костяшки кулака и вкрадчиво спросил:

— Мил-друг Воронок, скажи, пожалуйста: если он не заговорит, помои на голову тебе выливать будут?

Воронцов выскочил из-за стола:

— Он все едино в розыске — один хрен, сядет! «Убойщики» докажут что-нибудь!

— Ага, — согласился Губанков. — Докажут. И заодно поймут, как мы его хапнули.

— Ну, обосремся лишний раз…

Чернояров покачал головой:

— Не готов.

На этой фразе Чернота снова носком ботинка всандалил лежачему в то же самое место.

— Да прекрати ты, блядь! — чуть ли не прыгнул на коллегу Воронок. — Что ты творишь?!

Но Губа преградил ему дорогу:

— Лаврентий — прозвище, конечно, ласковое… А чем пальба в лифте закончилась, не напомнишь? А месяц назад, когда в другом лифте летчика гражданской авиации?! А?! Там тоже кто-то автомат подвез?! Так имею я право или пусть он, тварь, право имеет?! А ты сам третьего дня во Фрунзенском районе хрен знает из-за чего руки распускал! А тут… Че с тобой, Воронок?! Когда палят, значит, мы на войне! А ты хочешь, чтобы на войне было как не на войне?! Или будем, как «заказной убойный»[88], по пять лет совещаться над своими домыслами?!

Воронцов взглянул Губанкову в глаза, и в какой-то миг ему стало знобко, потому что показалось, будто глаза эти отсвечивают красным… Губа вроде правильные слова говорил, но Воронок не мог избавиться от ощущения, что он не в уголовном розыске сейчас находится, а во Владимирском централе на воровском разборе.