Свой — чужой

На самом деле Ильюхин знал Обнорского достаточно давно — несколько лет, и они были на «ты», но особо близкими их отношения почему-то не стали. И не потому, что были какие-то особо серьезные причины, а просто как-то не сложилось. Не совпадали они немного во времени и пространстве, поэтому водку вместе не пили и дружеской доверительности между ними не возникло. Может быть, это произошло еще и потому, что Ильюхин вообще не очень любил общаться с журналистами. К Андрею он относился с бо́льшим уважением, чем к большинству его коллег, но все же…

Кофе Ильюхин и Обнорский пили недолго. Поздоровались они довольно сухо, но руки все же друг другу пожали. Андрей сразу же, без прелюдий, перешел к сути дела:

— В общем, так. Позвонил мне один дедок. Он пенсионер, математик. До сих пор преподает еще почасовиком в университете. Судя по разговору — он вменяемый. Как он говорит, есть у него одна особенность — он все ассоциирует через число. Он везде и всюду все умножает, делит, складывает и вычисляет в уме — и без напряжения. Это у него и в крови, и в разуме. Так вот: он живет в «хрущевке», на втором этаже, окна во двор. Там во дворе машин много, места для парковки всем не хватает, некоторые наезжают на газон, старожилы начинают нервничать… Короче, обратил он внимание на бордовую «семерку» — она как раз на газоне стояла. Обратил потому, что номер ее 343, а это как раз семерка в кубе. И буквы еще чего-то там обозначают, какую-то алгебраическую формулу — я не понял точно… Не важно. Дед видел, как в эту машину садились люди, — и не пустые, а с сумками. Видел, из какой парадной они выходили. И было это в день убоя… А потом он по телевизору в энтэвэшном репортаже увидел эту машину сожженной. По номеру вспомнил… Долго никому не хотел звонить. В милицию — особенно. Он вас не любит. Однажды, лет десять назад, его постовые отдубасили, потом через несколько лет наркоманы его квартиру обворовали — естественно, хрен кого нашли, хотя старик и имел свои подозрения… В общем, ментов он не любит и, вообще, ввязываться ни во что не хотел. Но дед все же старой, еще советской закалки человек. С гражданской позицией и совестью. Вот мучился он, мучился и пошел в конце концов на компромисс сам с собой — позвонил все-таки, но не в ментовку, а к нам, в Агентство журналистских расследований. Типа, вы тоже расследуете, но хотя бы не такие хамы, как в милиции. Все. Вот данные деда, его адрес и телефон.

И Андрей положил на столик перед Ильюхиным маленький листочек бумаги. Виталий Петрович немедленно сунул бумажку себе в карман и спросил:

— Ты кому-нибудь еще про этого деда говорил?

Обнорский на секунду замялся:

— Своим — никому.

— А не своим?

Андрей вздохнул:

— Ну, считай что никому…

Ильюхин почувствовал, что журналист чего-то недоговаривает, но нажимать не стал:

— Семерка в кубе, говоришь?

Обнорский кивнул:

— Насколько я понимаю, сама сожженная машина ничего не дала? Тачка разбитая, купленная на пару дней без доверенности по объявлению. Брали специально под «работу» — убили, а потом сожгли… Ну, ты знаешь…

— Я-то знаю, — чуть удивленно покачал головой Ильюхин. — А вот ты-то откуда знаешь?

Журналист даже слегка обиделся:

— Ну, Виталий, пробить владельца по номеру машины — это теперь даже торговцы мелкой розницей умеют. И позвонить этому владельцу — тоже не велик труд. Ты просто никогда особо не интересовался, как моя контора работает.

— Ладно, — сказал Виталий Петрович, вставая из-за стола. — Я проверю этого твоего деда. В любом случае я сообщу тебе результат. Спасибо тебе.

— Пока особо не за что, — поднялся и Обнорский…

…Вечером Ильюхин уже сам перезвонил журналисту и предложил встретиться в том же самом кафе. На этот раз их разговор был гораздо более продолжительным.

Полковник устал, но настроение у него явно изменилось к лучшему. И поздоровался Виталий Петрович с Андреем уже гораздо теплее. Без прежних еле заметных льдинок в голосе. Ильюхин перешел к делу сразу, не дожидаясь даже, пока им принесут кофе:

— Ну что тебе сказать… Господь наверняка был математиком… Этот дедуля — действительно умница. Удивительный человек. В общем, все «в цвет».

— Значит, не зря… — удовлетворенно вздохнул Обнорский, думая явно о чем-то своем.

Ильюхин остро глянул на него и наконец-то улыбнулся:

— Не то слово! Такое бывает раз в пятьдесят лет…

Полковник немного помялся, но потом все же добавил, инстинктивно чуть понизив голос:

— И еще. Квартиру-то мы эту установили… Ту, откуда эти гаврюши с сумками выходили.

— Да?

— Да. Они и сейчас там живут.

Вот теперь Обнорский по-настоящему удивился. Он закурил и испытующе глянул на полковника:

— Ну… и?..

В этот момент им подали кофе. Ильюхин дождался, пока официантка отойдет от столика, и спокойно ответил:

— Ну и живут пока дальше. Под нашим приглядом.

Обнорский невозмутимо промолчал, лишь потер чуть подрагивающими пальцами левый висок. Виталий Петрович усмехнулся:

— Ты так корректно молчишь, потому что Крылов — он давно бы уже уронил дверь в этой хате?

— Это точно! — по-суховски[97] крякнул Андрей.