Свои камни

А что, если все действительно не совсем так, как я знаю. И не с проста этот Требник такой зачитанный. Может быть, жизнь человека несколько сложнее чем жизнь прочих существ. Зачем-то же каменщик выкладывал такой узорный фундамент, а столяр резал такое деревянное кружево, для дома в глухой деревеньке. Что-то же их побуждало. К чему-то же они стремились.

Весь вечер я сидел с требником, читая его на выбор. Но пришел только к одной мысли, информации недостаточно. Эта мысль как кнопка тревоги загоралась у меня в голове.

Много позже, я услышал фразу, которая бы очень подошла мне тогда в качестве промежуточного вывода. «А как рыбы узнают куда плыть? В воде же темно!»

Грузовик черным крестом на двери проехал мимо, потом, некоторое время трещал и подвывал, разворачиваясь в конце улицы. Поняв, что они сбились с дороги, немцы остановили грузовик и решили сделать остановку. В кабине был коротышка шофер, рядом с ним сидел полный краснолицый ефрейтор и старший машины, офицер в фуражке и серебренными шнурками на погонах.

Пока шофер набирал воду из колодца, офицер и ефрейтор вышли размять ноги. Офицер несколько раз присел и подвигал затекшими плечами. Ефрейтор достал папиросы, закурил и стал расхаживать вокруг машины. Заглянул в кузов, что-то в нем поправил, стукнул по заднему колесу.

Офицер обвел глазами улицу и решительно направился у дому Аглаи.

– Матушка, пресвятая Богородица, спаси. – Алая на ходу накинула платок и задернула занавеску комнаты, где лежал Сергеев.

Политрук уже два дня был у нее в доме и теперь почти все время находился в сознании, хотя и жаловался на звон в ушах.

– Немцы? – выпалил он когда Аглая задёргивала штору.

– Тихо лежите, – сказала она, авось обойдется. – Сюда идут.

– Может в подпол.

– Поздно! Господи благослови. Вы, вы только молчите. Прикиньтесь глухонемым.

Сергеев вжался в полушку и стал судорожно дышать.

Офицер вошел в дом и с порога, увидев хозяйку снял фуражку.

– Ви есть одна? – сказал он с сильным акцентом. – Живете одна?

– Одна, – Аглая старалась быть совершенно спокойной, надеясь, что немец потеряет интерес и уйдет.

Но немец не ушел, а следом вошел и толстый ефрейтор. Офицер прошел в комнату и стал с интересом рассматривать обстановку.

– Там, что? – спросил он, указывая на занавешенный дверной проем.

– Да там, господин офицер, брать мой двоюродный. – вдруг выпалила Аглая.

– Как брат? – офицер одним движением выхватил из кобуры пистолет. – Партизан?

– Да какой партизан, ваше благородие, – рассмеялась Аглая, совершенно не глядя на оружие. – Брат мой, из Витебска.

Офицер резко одернул штору и шагнул к лежащему на кровати перепуганному политруку.

– Ауф штейн! Встать! – скомандовал он.

Но хозяйка опередила его.

– Ваше благородие, да вы его не бойтесь. Он не партизан. Он инвалид. Его в пять лет лошадь соседская лягнула, он с тех пор заикается. А потом его еще в тюрьме держали, за то, что он сын протоиерея. Отец у него в Витебске на приходе служил. А его потом за это в тюрьму взяли. А там его сильно били, и он совсем говорить перестал.

– Почему он здесь? – спросил офицер, косясь то на хозяйку, то на «инвалида», то на ефрейтора.

–Сама не знаю, – развела руками Аглая. – Он третьего дня сам пришел, грязный весь, больной. Наверное, от войны убежал. Да видно досталось ему. Бомба или снаряд. Контузия у него. Кровь из ушей шла. А сам не говорит, только стонет.

– Кровь из ушей? – переменил тон немец. – Говоришь, контузия? Неожиданно для всех офицер положил фуражку и присел на стул рядом с политруком. Он пощупал пульс, открыл изумленному Сергееву рот, проверил глаза. Потрогал за ушами и покрутил ему шею. Политрук сморщился от боли.

– Бух! – сказал офицер и показал Сергееву жест изображающий взрыв. – Ударило по спине и голове?

Сергеев замычал и кивнул, показывая на уши. Немец еще раз осмотрел его, велел вытянуть руки постучал по рукам пальцами. Потом посмотрел на миску с водой и компрессы.

– Это есть хорошо, – сказал он Аглае. – Ходит?

– Очень плохо, – посетовала Аглая. – Шатается, совсем ноги не держат.

– Надо пробовать ходить. – строго сказал офицер, потом обратился к ефрейтору по-немецки и тот принес кожаный саквояж.

Офицер разложил на табурете перед хозяйкой несколько пакетиков и пузырек.

– Вот этот порошок давать утро и вечер. – деловито стал пояснять офицер. – Разводить к кружке теплой воды и пить. Если станет плохо вот эти капли, чайную ложку. И еще, такая трава, вкусно пахнет, мята, кажется. Надо заваривать и давать дышать. Не пить. И ходить по комнате туда-сюда.

Затем немец быстро собрался вышел из дома. Аглая поспешно семенила за ним и проводила до самой калитки. Через минуту машины уехала, а она опрометью бросилась в дом.

– Ка-ка-как, они поверили, в эту ах-ах-ахи-хи-нею? – спросил белый как полотно политрук.

– Это нас Господь, спас, – выдохнула Аглая, садясь на кровать.

– Да ка-ка-как- какой Господь? Что за е-е-ер-ерунда?