Свои камни

Константин Николаевич прошелся по фойе бросил в мусорную корзину брошенные на подоконнике скомканные фантики и, заметив, что стенд с рисунками наклонился, пошел его поправить.

На стенде красовалась надпись: «Годовщина великой победы». Все как положено – ордена, знамена, георгиевские ленты. Рисунки. Некоторые видимо совсем меленьких художников, угловатые танки исключительно в профиль. Самолеты со звездами летят, с крестами падают. Салют, парад, Кремль. В правом верхнем углу черный самолет роняет на город продолговатые бомбы. С земли к нему тянуться трассы зенитных снарядов. На дальнем плане такой же самолет уже падает. Попали.

Звук, с которым падает авиационная бомба совершенно невозможен. Его невозможно забыть и невозможно передать, никаким синтезатором, ничем, кроме другой падающей бомбы. Этот звук не просто слышен, кажется, что вместе с ним резонирует сама распадающаяся от ужаса человеческая душа. Правда к этому можно привыкнуть, и есть такие, кто потом и не замечает ни визга, ни бомб. Наверное, что-то отпадает от человека, когда он слышит этот звук слишком много раз.

А потом этот визжащий вой резко обрывается и через секунду возникает резкий удар, от которого подлетает вверх мостовая и во все стороны бегут волны словно земля превратилась в желе. И всегда сначала черный столб, затем горячая, сшибающая с ног, волна и только потом звук взрыва. И воздух вокруг наполнен невидимыми глазу кусками кирпича и металла.

– Бежим, Костик, бежим быстрее, – кричит тетя Лена.

Правой рукой она пытается, не выпуская сумочки, поднять меня с тротуара. А левой прижимает к себе перепуганного Павлика. Бомба взорвалась позади где-то во дворах, а еще одна прямо на мостовой, но уже ближе.

Наконец ей удается поднять меня, распластавшегося на асфальте, и мы снова бежим дальше. Там, где-то на Конюшенной есть бомбоубежище. Нам надо туда…

– А можно я вас нарисую?

Девочка лет десяти стоит рядом и смотрит на КН.

– Нарисуй, – растерянно ответил КН – Только мне сейчас некогда.

– А я в четверг, – невозмутимо отвечает девочка. – Мы с братом приходим в 17 :00, а забирают нас в 18:45. Только у меня занятие заканчивается на пол часа раньше, и я все равно сижу и жду его.

– Вот как, – ответил КН, поправляя стенд.

– Ага нас мама привозит, когда едет на свои занятия. А папа забирает, когда едет с работы.

– Удобно, – сказал КН и пошел к своему столику, девочка пошла следом. – А почему именно меня?

– Потому, что вы пожилой и все время здесь. – ответила девочка. – Только я вам сразу картинку не покажу. Мне несколько дней нужно будет рисовать. И нас еще только учат рисовать портреты.

– А зовут то тебя хоть как? – КН сел за стол и стал с интересом рассматривать художницу.

– Лена Дягилева, – сказала девочка. – А брата Георгий. Он на гитаре играет.

– Жора, значит. Это не тот который в прошлом году на городском конкурсе второе место занял.

– Он самый, – гордо ответила Лена. – только он с тех пор не любит, когда его Жорой зовут, а только Георгий.

– Буду знать, – ответил КН.

– Так можно нарисовать?

– Рисуй.

С лестницы горохом сыплется очередная волна учащихся.

Поздний вечер самое лучшее время. Здание стоит особняком подпираемое с трех сторон парком. Пересчитал ключи. Обошел коридоры. Обошел само здание и до утра свободен. Темно, тихо, только с улицы доносятся редкие звуки проезжающих машин, да вполголоса бухтит телевизор. Даже спать можно, прямо тут. КН принес из шкафчика в дальнем углу гардероба скатанный матрас и расстелил его на кушетке.

Как раз в это время зазвонил телефон.

– Константин Николаевич, у нас все в порядке? – голос директрисы звучит на фоне чего-то классического. Наверное, опять на концерте.

– Все в полном порядке, – ответил КН.

– Спасибо. До завтра.

В убежище было темно и пахло, так странно, такой душный, спертый запах. Сверху сюда доходил приглушенный звук разрывов. Бетонные стены начисто гасили оттенки и полутона этих звуков. Было только глухое. Бух! Бух! Бух! словно забивают сваю. И все раскачивалось.

Когда я, волочась за тетей Леной с разбитыми коленками и оборванным ремешком на сандале оказался перед дверями, дежурная просто втащила нас с убежище.

И только там при мигающем свете лампочки тетя Лена поняла, что Павлик умер. Вернее, ей сказали. Она думала, что Павлик у нее на руках описался, а его просто убило осколком.

А еще оказалась, что вход в убежище завалило, и мы сидели там два дня пока нас не откапали саперы. И Павлика похоронили там в подвале. А тетя Лена перестала говорить и волосы у нее стали серыми.

– Вот вы только сидите и не двигайтесь, – потребовала Лена.

– А если мне придется, отойти? – усмехнулся КН.

– А вы тогда потом обратно садитесь, как сидели.

– Хорошо, – согласился КН и снова сделал отрешенный вид.

– Что это ты, Николаич, сфинкса изображаешь – окликнул вахтера проходивший мимо концертмейстер Виктор Анатольевич.

– Натурой работаю, – не меняя позы ответил КН.

– Не мешайте дяденька, – кинула через плечо Лена. – У меня линия лба из-за вас съехала…

– А похож, – заглянув в рисунок сказал концертмейстер и поспешил по своим делам.