Свои люди — сочтемся

Естественно, что комедия была запрещена для сцены, но Островский все же хотел хоть каким-то образом проверить реакцию публики на свое произведение. Для этого он начал читать комедию в различных домашних кружках, и, по-видимому, самое первое чтение состоялось в начале 1849 г. в Самаре, в доме В. 3. Головиной (Ворониной). Чтение было принято хорошо, и после этого, во второй половине 1849 г., сам автор и знаменитый артист Д. М. Садовский стали широко читать комедию в домах московской интеллигенции. П. В. Анненков отмечал: «Садовский читает у В. П. Боткина первую комедию Александра Островского „Банкрут“. Потрясающее ее действие»; И. И. Панаев вспоминал, что В. А. Соллогуб «ходил как помешанный на другой день после прочтения комедии Островского „Свои люди — сочтемся“, прокричал об этой комедии во всех салонах и устроил у себя вечер для чтения ее»; «Что за прелесть „Банкротство“, — писала Е. П. Ростопчина М. П. Погодину после чтения у Новосильцевых. — Это наш русский „Тартюф“, и он не уступит своему старшему брату в достоинстве правды, силы и энергии. Ура! у нас рождается своя театральная литература», а генерал А. П. Ермолов, по словам П. М. Садовского, выслушав пьесу, заметил «Она не написана, она сама родилась». Тогда же Грановский сообщил свое мнение о пьесе А. И. Герцену в Париж, и, пересказывая его, Герцен писал Г. Гервегу, что комедия Островского — «крик гнева и ненависти против русских нравов; он (Грановский.— К. П.) отзывается об этом произведении как о дьявольской удаче; пьеса была запрещена, название ее „Свои люди — сочтемся“».

3 декабря 1849 г. чтение комедии организовал у себя Погодин; был приглашен Н. В. Гоголь. Островский читал женские роли, а Садовский — мужские. Присутствовавший при этом Н. В. Берг вспоминал впоследствии, что Гоголь внимательно выслушал комедию и на вопрос Ростопчиной заметил: «Хорошо, но видна некоторая неопытность в приемах. Вот этот акт нужно бы подлиннее, а этот покороче. Эти законы узнаются после и в непреложность их не сейчас начинаешь верить». Рассказав об этом эпизоде, Берг добавляет: «Я имел случай не раз заметить, что Гоголь ценит его (Островского) талант и считает его между московскими литераторами самым талантливым». После этого чтения Погодин записал в своем дневнике: «Комедия „Банкрот“ удивительная».

Еще до опубликования комедии с ней познакомился П. А. Плетнев и сообщал В. А. Жуковскому, что Ростопчина «прислала мне комедию какого-то Островского под заглавием „Свои люди — сочтемся!“. Род и характер этой пьесы относятся к гоголевским. Но тут нет подражания и даже она стройнее идет».

О новой комедии узнали петербургские издатели и, как вспоминал Берг, «А. А. Краевский приезжал из Петербурга в Москву, как говорили, специально за тем, чтобы приобрести „Банкрута“ для „Отечественных записок“ <…> и уехал домой ни с чем, хотя предлагал будто бы, как Ричард III, „полцарства за коня“». Но, по всей вероятности, не Островский отказался передать комедию в этот журнал, а Краевский, зная о запрещении ее для сцены и ознакомившись с текстом, понял, что пьесу вряд ли разрешат и печатать.

Погодин, заинтересовавшись комедией, предложил Островскому опубликовать ее в «Москвитянине», где он уже дважды очень кратко, но положительно отозвался о пьесе. Островский согласился, и в журнале был дан анонс: «Может быть, и „Банкрот“ украсит страницы „Москвитянина“». Имея в виду публикацию пьесы, Островский остановился на заглавии «Свои люди — сочтемся!». Позже автор рассказывал Семевскому, что он отказался от заглавия «Банкрот», «вспомнив, что это будет по разным причинам неудобно», и потому заменил его «русской пословицею». Под таким заглавием комедия и вошла в историю русской литературы. Указания мемуаристов и исследователей об изменении заглавия по требованию цензуры конкретными данными не подтверждаются.

Однако провести комедию через цензуру было не так легко, и публикация ее задерживалась. Погодин, понимая, что комедия может поддержать терявший подписчиков «Москвитянин», развил бурную деятельность: написал в Петербург графу Д. Н. Блудову, ведавшему цензурой, организовал чтение пьесы у генерал-губернатора Москвы А. А. Закревского, привлек к ней внимание попечителя московского учебного округа В. И. Назимова и др. и добился разрешения на опубликование.

По сообщению Семевского, со слов Островского, цензура не пропустила в первой публикации только два места: в реплике Устиньи Наумовны слов: «нельзя комиссару без штанов» и в реплике Подхалюзина слов: «а то мы и за квартальным пошлем» (д. IV, явл. 2 и 3).

Островский несомненно читал корректуры первой журнальной публикации. Во всяком случае, ряд разночтений между рукописью, отосланной в театральную цензуру, и печатным текстом «Москвитянина» говорит об авторской работе над текстом. Однако подавляющее большинство пометок (отчеркиваний и подчеркиваний) цензора автором не было принято во внимание: по-видимому, после запрещения пьесы для сцены рукопись ее осталась в театральной цензуре и пометы цензора были автору неизвестны.