Свои люди — сочтемся

В 1881 г. Островскому удалось получить разрешение на постановку первой редакции пьесы, а в 1885 г. — и на издание ее в последнем прижизненном собрании своих сочинении. Для этого автор передал издателю Н. Г. Мартынову «первоначальный экземпляр» пьесы, содержавший авторские поправки, взятые им из «экземпляра, одобренного театральной цензурой». Из контекста двух писем Островского, как и из письма Мартынова, спрашивавшего, «правильно ли восстановлена комедия „Свои люди — сочтемся“?», неясно, был ли этот «первоначальный экземпляр» рукописной копией или печатным текстом «Москвитянина», а также, какие поправки были в нем, с какого «одобренного театральной цензурой» экземпляра они были перенесены и почему, по словам Островского, они были «не приняты во внимание» издателем. Можно лишь предполагать, что издателю была выслана рукописная копия текста первой редакции, в которой были учтены новые авторские поправки, имевшиеся в экземпляре пьесы, разрешенном театральной цензурой для постановки в 1881 г. Сличение же текстов «Москвитянина» и издания Мартынова показывает, что между ними есть двадцать одно разночтение, но ни одно из них не имеет смыслового или художественного характера: это типичная корректорская правка или промахи набора. Этим и объясняется выбор «Москвитянина» в качестве источника основного текста.

Выход «Москвитянина» с комедией Островского принес ей небывалый успех в самых различных кругах московского общества. Погодин записал в дневнике: «В городе furor от „Банкрута“».

С. В. Максимов вспоминал: «Не только в среде университетских студентов всех четырех факультетов новая комедия произвела сильное впечатление, но вся Москва заговорила о ней, начиная с высших слоев до захолустного Замоскворечья. Не только в городских трактирах нельзя было дождаться очереди, чтобы получить книжку „Москвитянина“ рано утром и поздно вечером, но и в отдаленном трактире Грабостова <…> мы получили книжку довольно измызганною». Прочитав комедию, писала А. Я. Панаева, «Некрасов чрезвычайно заинтересовался автором и мечтал познакомиться с Островским и пригласить <его> в сотрудники „Современника“».

В. Ф. Одоевский писал одному из своих знакомых 20 июля 1850 г.: «Читал ли ты комедию или, лучше, трагедию Островского „Свои люди — сочтемся!“, и которой настоящее название „Банкрут“ <…>. Если это не минутная вспышка, не гриб, выдавившийся сам собою из земли, просоченной всякой гнилью, то этот человек есть талант огромный. Я считаю на Руси три трагедии: „Недоросль“, „Горе от ума“, „Ревизор“. На „Банкроте“ я поставил нумер четвертый». А. Ф. Писемский же из провинции спешил сообщить свое мнение самому автору: «…можете себе представить, с каким истинным наслаждением прочитал я ваше произведение, вполне законченное. Впечатление, произведенное вашим „Банкрутом“ на меня, столь сильное, что я тотчас же решил писать к Вам <…> Драматическая сцена посаженного в яму банкрута в доме его детей, которые грубо отказываются платить за него, превосходна по идее и по выполнению <…> Само окончание <…> продумано очень удачно <…> Главное лицо пиэсы — Большов и за ним Подхалюзин, оба они похожи друг на друга. Один подлец старый, а другой подлец молодой <…> Сколько припомню, у вас был монолог Большова, в котором высказывал он свой план, но в печати его нет; а жаль, мне кажется, он еще яснее мог бы обозначить личность банкрута, высказав его задушевные мысли и, кроме того, уяснил бы самые события пиэсы. Но, как бы то ни было, кладя на сердце руку, говорю я: Ваш „Банкрут“ — купеческое „Горе от ума“ или, точнее сказать: купеческие „Мертвые души“».

Мнение это о пьесе было устойчивым. Значительно позже, в 1857 г., в письме к В. П. Боткину Л. Н. Толстой отметил, что в комедии «слышится этот сильный протест против современного быта <…> Вся комедия — чудо <…> Остр<овский> не шутя гениальный драматический писатель». В том же году Т. Г. Шевченко записал в своем дневнике: «Мне кажется, что для нашего времени и для нашего среднего полуграмотного сословия необходима сатира, только сатира умная, благородная. Такая, например, как „Жених“ Федотова или „Свои люди — сочтемся“ Островского и „Ревизор“ Гоголя <…> Мне здесь года два тому назад говорил Н. Данилевский <…> что будто бы комедия Островского „Свои люди — сочтемся“ запрещена на сцене по просьбе московского купечества. Если это правда, то сатира, как нельзя более, достигла своей цели».

Но это были мнения, высказанные частным образом, в разговорах, письмах, дневниках. Литературная же критика молчала. И хотя Ф. А. Бурдин утверждал, что «о самой комедии запретили говорить в журналах», прямого запрещения, видимо, не было: просто издатели понимали, что запрет, наложенный на комедию, механически распространялся и на отзывы о ней. Только «Москвитянин» в объявлении об издании журнала на 1851 г., не упоминая самого названия пьесы, заметил, что «комедия Островского заняла почетное место в русской литературе».