Свои по сердцу

— Если что серьезное, — зови немедленно, Миша! Что с младенцами?

— Да грязные они, немытые, кожа сопрела, а бабы в прыщах, есть просят.

Вечером приехал незнакомый человек в военной форме, назвался врачом. Вся семья была в сборе, готовились пить чай. Новый гость был щеголеват, он держался с развязностью армейского подпоручика на вечеринке в дворянском доме. Глаза у него были мышьи, короткий нос, тонкие, злые губы. Антон Павлович присматривался к гостю, улыбаясь в усы. Сестра Маша успела шепнуть брату Михаилу:

— Неприятный, правда?

— Что-то есть, — согласился Михаил Павлович.

За чаем разговорились о медицине. Гость ругал постановку врачебного дела в России, хвалил французских хирургов. Дважды неодобрительно отозвался об особе государя императора, заявив, что он сам военный врач и либерал, сочувствует республиканским идеям.

— А вы? — спросил он Антона Павловича.

— Угадайте! — ответил Антон Павлович. И спросил: — Вы любите свое дело?

— Свое дело я не люблю, — точно, по-военному ответил гость. — Мое дело неинтересное, скучное. Придет, скажем, солдат и заявит, что у него болит живот. А у него ничего не болит. Просто врет. Мое дело совсем дрянь, многоуважаемый Антон Павлович! За что его любить?

Антона Павловича передернуло. Он отставил стакан с чаем, отложил начатый бутерброд и с едва скрываемым раздражением проговорил:

— Не любить свое дело — значит, по-моему, не любить людей, с которыми связан интересами этого дела. Тем более, вы врач. Военный врач. Вы должны любить свое дело, — оно непосредственно соприкасается с нуждами народа. Не любить свое дело — значит, не любить человека, значит, сам…

— Значит, сам дрянь, так, по-вашему? — грубовато, с недоброй интонацией спросил гость.

— Тут надо отыскать более правильное слово, — спокойно сказал Антон Павлович. — Дрянь — слово обиходное.

Гость привстал и тоном следователя спросил:

— Кем вы себя, Антон Павлович, больше ощущаете — писателем или врачом?

— И писателем и врачом, и не только писателем и врачом. А что?

— Так. Позвольте спросить, какую профессию вы любите больше?

— Я, видите ли, не люблю профессий, я люблю дело, работу.

— Ну, в таком случае — в каком деле вы чувствуете себя больше на месте?

— В том, в котором, кстати, и дело моей совести, господин военный врач!

— И она вас иногда спрашивает? — не унимался гость.

— Это ее обязанность, господин военный врач!

— И что же вы ей отвечаете?

— А я с нею веду разговор на английском языке. Вы знаете этот язык, господин военный врач?

— К сожалению, я не знаю иностранных языков.

— Ну, вот видите! А я только на английском и разговариваю с совестью. Да вы садитесь! Миша, сделай гостю бутерброд с ветчиной, налей мадеры! Вино у меня превосходное. Лейкин из Москвы присылает. Не угодно ли, господин военный врач!

— Пардон, я немножко увлекся, — гость сел за стол и не отказался от мадеры. — Я люблю русскую литературу, я люблю Антона Павловича Чехова и возможность поговорить с ним, как в некотором роде с коллегой… Вы меня извините!

— Охотно! — весело отозвался Антон Павлович. — Один мой товарищ, земский врач, чудесный человек, так сказал однажды: не человек выбирает профессию, а она человека. Здесь есть большая доля правды.

— Чай пейте, господин военный, — сказала Евгения Яковлевна. — Остынет!

— Благодарю вас, пью. — Гость привстал и поклонился старушке.

Долго молчали. Тишина была неловкой, неестественно спокойной. Разговор возобновила Мария Павловна: она пожаловалась гостю на дождь, на то, что семена моркови и репы оказались пересушенными. Гость рассказал анекдот о жандарме: посадил жандарм резеду, а выросла каротель. Никто не смеялся. Старики вздохнули, переглянулись и ушли. Они привыкли к тому, что в семье их никто и никогда не говорил плоских, пошлых анекдотов. Уходя, Павел Егорович спросил гостя:

— А почему непременно жандарм сажал резеду, а не батюшка или, скажем, начальник почты?

Все рассмеялись, и искреннее всех Антон Павлович, даже пенсне слетело с переносицы и завертелось на шнурке. Гость вдруг разоткровенничался, — он заявил, что отец его — жандарм, а мать дурная, непутевая женщина. О ней, по словам гостя, и говорить не хочется…

— В общем, люди дрянные, — веско и даже несколько сурово заключил гость. — А потому и я сделал жандармом героя моего анекдота. Из головы не выходит, что отец мой жандарм, а мать…

— Господи! — воскликнула Мария Павловна, покрываясь румянцем. — И зачем вы рассказываете все это? К чему?

— Мне совестно, что у меня такие родители. И потом, мне хочется поговорить об этом с Антоном Павловичем. Ведь вы, надеюсь, господа, не монархисты?

— Я бы, простите, не хотел заводить об этом разговор, — еле слышно произнес Антон Павлович.

Извинился, вышел из-за стола и стал смотреть в окно.

Гость молча допивал свой чай. Из соседней комнаты доносилось глухое бормотание. Мария Павловна улыбнулась, а за нею, прислушавшись, улыбнулись и братья. Насторожился гость.

— У вас в доме покойник? — спросил он. — Такое впечатление, что в соседней комнате по покойнику читают.