Свои по сердцу

— Но вот за этой грозой, Федор Иванович, будет отличная погода, — рассмеялась женщина. — Тучи пройдут, и все будет отлично!

— В природе, согласен, — да, будет отлично, — уже уставая от разговора, промолвил Федор Иванович. — А человек? Что сердцу человека от хорошей погоды? Есть страны, где десять месяцев стоит преотличная погода, но счастлив ли там человек?.. Нет, здесь что-то другое, а что — не знаю и не дерзаю знать.

Он встал, оперся о край стола, прошел до двери, раскрыл ее и всей грудью вдохнул в себя аромат цветов, травы, влаги.

— Милый край! Родная природа! — громко произнес он, часто дыша и боясь того, что так часто дышит. — Намедни читал я Некрасова… Он видит за непогодой свет, он зовет к своему, ему привидевшемуся свету, он называет вещи прямым, грубым словом. В Мюнхене профессор-филолог Август Шнелль сказал мне однажды, что есть поэты, слова которых суть орех в скорлупе, и есть другие, слова которых — самый орех, очищенное зерно. И будто бы судьба вторых поэтов помогать веку и судьба первых дать веку окраску… Такой умный, чинный профессор, вдовец, он писал чудные стихи и все сжег потом, — видимо, он не мог решить, что они, его стихи, — орех в скорлупе или чистое зерно без скорлупки…

Федор Иванович устало улыбнулся, за ним улыбнулась хозяйка.

— Иногда мне кажется, — спустя полминуты продолжал Федор Иванович, — что нужно было умереть ей, дорогой и близкой мне женщине, чтобы голос мой растворился вот в этом воздухе. И ничего больше. А если бы она еще жила!.. Очень многие вещи я вижу яснее под занавес, если так позволительно выразиться. В закатные дни мои. Подумать только, что умрешь, едва достигнув полноты ума! В России это возможно.

— Вас, Федор Иванович, ни судьба, ни природа не обидели, кажется, — несмело проговорила хозяйка.

— А это увидят потомки, не мы. Позвольте попросить вас внести сюда свечи, зажечь их. Подождите! Подождите! Вы сядете вот сюда. Я сяду на скамеечку у ваших ног, и вы мне расскажете… о том, как однажды утром она бежала босая и неодетая по лугу. Посыпьте соли на открытые раны!

— Нет, Федор Иванович, это характер! Мучительный, несносный, дикий! — в сердцах произнесла хозяйка и пошла в комнаты.

Федор Иванович глядел ей вслед и смеялся. И думал о том, что бежать по лугу босой и неодетой было приятно, и со стороны смотреть на бегущую — весело.

— Ну, посмейся, посмейся, старик, — говорил он себе самому. — Видишь, есть в твоей памяти и такое, над чем посмеяться можно. Родная моя! Как, должно быть, озябла ты в то утро!.. Бежать по мокрой траве, неодетой… И зачем это ты бежала? К чему? Куда?

Вошли слуга и хозяйка, они внесли четыре свечи, зажгли их, и светлее не стало, но гость и хозяйка почувствовали себя несколько свободнее, — что-то от привычной и любимой ими городской обстановки внесли свечи и тусклый, золотой отблеск высоких бронзовых подсвечников. Слуга принес вино и бокалы, печенье и конфеты, поставил на стол и вышел, позвав за собою собаку.

— Грозы не будет, — сказал Федор Иванович. — Есть в русском народе примета, что кукушка кукует всегда к ясной погоде. А если вечером раскричатся в траве кузнечики, — быть дождю. А я верю во все народные приметы, они произошли от опыта, наблюдения.

Где-то неподалеку нежно и мирно куковала одинокая птица, и ее неторопливое «ку-ку» навевало Федору Ивановичу мысль, что он не в пригороде, а где-то далеко, на краю земли, и так приятно слушать деревянное восклицание кукушки, и нет нужды бередить старые раны, и только страстно хочется успокоить себя словом, в котором опыт, мудрость, сила.

— Все умирает, чтобы ничто не могло умереть окончательно, — сказал внезапно растроганный чем-то Федор Иванович. — Простите, я начинаю говорить афоризмы. Они отвлекают от тяжести, которая ни в какой афоризм не вмещается. И не надо воспоминаний о босой, неодетой… Налейте мне вина, и себе — немножко, много нельзя.

И грозы не было в тот день, и кукушка набормотала Федору Ивановичу сто лет жизни, и он был очень доволен, много смеялся над верой своей в приметы, но в глубине души твердо уверен был в том, что он и года не выдержит: дышать больно.

3

Приехали из Петербурга гости, хозяйка затеяла домашний концерт, в котором художник пел, классная дама из Николаевского института танцевала, чиновник министерства финансов играл на рояле, и певец, только что возвратившийся из Франции, передавал парижские анекдоты, изображая их в сценках. Решили просить Федора Ивановича прочесть свои стихи, но Федор Иванович исчез. Искали его в саду, в роще и нигде не нашли. Тогда принялись за карты: мужчины уселись играть в вист, дамы — в мушку.

Федор Иванович бежал от гостей. Довольно, наслушался он светских разговоров, устал, утомили люди, а сейчас здесь, на даче, так хорошо думается, и на сердце столь же тихо и торжественно, как тихо и торжественно после больших гроз в природе. В лесу произошли перемены: в нем много поваленных деревьев, сбитых птичьих гнезд, много новых цветов распустилось за последние пять дней, и особенно много в этом году ландышей.