Свои. Путешествие с врагом

Рута: Вы любите свой народ. Я люблю свой. Ну хорошо, представители моего народа убили людей из вашего народа. Так что я понимаю, что вы не считаете наших людей людьми – ни убийц, ни тех, кто равнодушно наблюдал за убийствами. Мы враги, и это неизбежно. Вы – представитель жертв, я, хотя бы в ваших глазах, представляю нацию палачей. Если я отправляюсь в путешествие с врагом, то в первую очередь для того, чтобы понять, что случилось с моими людьми, с литовцами, которые убивали. Почему они это делали? Ведь они не были ни роботами, ни извергами… Что расскажут мне об этом их соседи, еще оставшиеся в живых? Хочу понять, что случилось с моим народом и, если однажды это уже случилось, может ли случиться снова?

Эфраим: Мне неприятно вам такое говорить, но это может случиться снова. Потому что один раз уже случилось. Если бы в 1930 году кто-нибудь начал предсказывать, что тысячи литовцев станут убивать своих соседей, этого человека заперли бы в сумасшедший дом. Но как раз это и произошло. Я вот что хочу сказать: мой многолетний опыт показывает, что 99,99 процентов тех, кто участвовал в Холокосте, были нормальными людьми. Они не участвовали в преступной деятельности ни до Катастрофы, ни позже. У них были семьи, они жили нормальной жизнью.

Рута: Один из нацистов во время Нюрнбергского процесса отрицал, что он преступник. Он сказал, что в полицейской школе давали определение преступления. Преступление должно включать в себя четыре компонента: это субъект, объект, намерение и действие. Поскольку он, подсудимый, убивать не намеревался, то не было и преступления. Так и те молодые литовцы, которые вступали в батальоны самообороны, чтобы служить своей родине, не намеревались убивать евреев. Их просто приводили или привозили на предназначенное для этого место и приказывали охранять евреев, конвоировать их или… да, расстреливать. Шаг за шагом их втягивали в убийства. Попавший в такую ситуацию человек оказывается под огромным давлением, и требуется невероятно много сил, чтобы отказаться делать то, что велено, и что делают все. Ты ведь не в саду у тетушки, ты в армии.

Эфраим: Прежде всего, нам всем известно, что можно было отказаться стрелять. Так говорил не один преступник во время допроса. Можно было не принимать участия в том, чтобы изолировать евреев или вести их на место расстрела. Сколько литовских мужчин воспользовалось этой возможностью? Сколько представителей власти отказалось помогать нацистам организовывать изоляцию и убийство евреев? К сожалению, большинство делало то, чего от них ожидала власть. То есть – участвовало в массовых убийствах или создавало условия для того, чтобы эти убийства совершались.

Рута: Но вы прекрасно знаете, как велика сила инерции. Идешь в армию. Получаешь оружие. Соглашаешься охранять территорию или собранных на ней людей. Охранять от чего? Или для чего? Ты ведь не знаешь… Если уж начал, обратной дороги нет.

Эфраим: Вот почему международное право признает личную криминальную ответственность. Никто не говорит, что эти юноши – преступники того же уровня, что Антанас Импулявичюс. Никто не говорит, что они руководили убийствами. Однако они стреляли. Они совершили преступление. Холокост никогда не достиг бы такого масштаба, если бы те люди этого не делали. Они должны взять на себя вину.

Рута: Я не могу не испытывать жалости к этим юношам, которых ввели в заблуждение…

Эфраим: Ваша жалость просто неадекватна. Если бы убийство было однократным действием, то, что человека ввели в заблуждение, было бы сильным аргументом. Но убийства совершались одно за другим. Скажем, люди Импулявичюса или бойцы Особого отряда – они-то прекрасно знали, что делают, и все равно это делали.

Рута: Власть независимой Литвы вроде бы и побуждала их это делать, поощряла, командиры им приказывали, Церковь молчала, все остальные в отряде это делали и, в конце концов, Бог допускал, чтобы это совершалось – что тут может поделать человек? Поймите меня правильно – это они так думали, а не я. Будем реалистами: большинство этих людей образования не получило, половина из них были неграмотными или едва умели читать. Они не слишком задумывались о нравственных ценностях. Некоторые из них – просто недалекие деревенские парни…

Эфраим: Пойдите к людям, чьи близкие были убиты во время Холокоста, и скажите им: “Извините, но, знаете ли, наши, которые это сделали, были не очень образованными”. Убедительно ли это звучит?

Рута: Нет. Но я все равно думаю о роли Церкви, важнейшего нравственного авторитета в тогдашней Литве. Или, проще говоря, о роли Бога. Невероятная, даже абсурдная мысль, но то, что большинство убийц были верующими, ходили в церковь, исповедовались, позволяло им чувствовать себя менее ответственными за то, что они делали. “Почему Бог допускает такие ужасы?” – сказал один убийца из батальона Импулявичюса. Если Бог это допускает, что может поделать ничтожный человек?