Своя земля

Так заразительно пахло свежими огурцами, с таким радушием и весельем угощали женщины Червенцова, что он ел со вкусом и просто, не чванясь, неторопливо, с хрустом перекусывал огурцы, переламывал пальцами пироги, собирая на ладонь ярко-желтую пшенную начинку, обмакивал в соль сложенные вдвое перья лука и решительно отправлял в рот. Анастасия Петровна тоже выпила и присела рядом с ним. Рослые, здоровые, красивые той красотой зрелости, которая напоминает о последних щедрых днях лета, когда все так пышет полным расцветом, и он и она выделялись в пестром окружении женщин.

— Все ж таки с какой радости гулянье? — спросила Анастасия Петровна.

Ей бойко ответила соседка Червенцова, играя прыткими глазами сквозь черноту ресниц:

— Праздник нынче, Настюша, большой праздник, аль ты позабыла, преподобного Семена-гулена. Мы опричь мужиков гуляем, они себе, а мы себе.

В самом деле, в зарослях тальника, ближе к реке, раздавались крикливые неразборчивые голоса, хриплый мужской бас пытался затянуть песню.

Женщины уже насытились, реже склонялись над своими скатертями-самобранками, ленивее брались за еду, медленнее жевали, кое-кто уже перевязывал узелки, стряхивая с платочков сенную труху. Возле Матвеевны две бабенки перешептывались о чем-то, изредка украдкой взглядывая на Николая Устиновича.

— Вы что шепчетесь? — спросила Анастасия Петровна, и тотчас соседки Матвеевны отвалились друг от друга.

— Про тебя, Настенька, про что ж им больше шептаться, — проницательно улыбаясь, сказала старуха в то время, как все, насторожась, уставились на нее. — Да и я посмотрю на вас да и порадуюсь, уж больно хороша вышла бы пара, из тебя да Устиныча. Прямо-таки загляденье…

— А куда же деть жену? Я ведь женат, — засмеялся Николай Устинович.

— Ну, твоей-то генеральше пора и отставку дать, пожила в свое, другим уступи место, — подмигнула Матвеевна. — Чтой-то все городским да городским, все-то им перепадает, пора и про наших бабочек вспомнить, аль они хуже, Устиныч. Смотри, Настенька будто королевишна, а на других погляди: гладкие да ласковые, и все безмужние…

— Всех-то не стриги под одну гребенку, Матвевна, — откликнулась соседка Червенцова и порхнула глазами на него: гляди, мол, меня со всеми не равняй.

— Зачем всех, — согласилась Матвеевна. — Тебя да Полюшки я не касаюсь, бог с вами. Одни вы за своих мужиков держитесь, хоть и корявые они да шелапутные. Остальные как есть кукушки, все без пары.

Женщины весело захохотали, и даже Лида, соседка Червенцова, зажав ладонями рот, задыхалась от смеха.

Николай Устинович с улыбкой слушал жизнерадостную и дразнящую болтовню женщин. Ему сделалось легко, нестеснительно, будто он находился среди своих, давно знакомых и хороших людей. Он любил грубоватое просторечье разговора, когда не надо досматривать за своими словами, а говори, что хочется и как скажется, все будет в строку. Шутки не задевали его, а забавляли, — беззаботный час отдыха — почему и не пошутить, не перекинуться острым словцом. А бабка Матвеевна, собирая хитрые морщинки у рта и задорно поблескивая молодыми и отчаянными глазами, не давала остыть веселому разговору.

— Устиныч, подсказал бы в Москве кому следует, пусть мужиков из городов по деревням вышлют, будет им по асфальтам бегать, пусть наши дорожки потопчут, — говорила Матвеевна, тешась общим вниманием. — Их там как маку в лукошке, а наши бабенки обезмужили, на все село десятка три мужиков наберется, да и те лыжи навострили, поглядывают, куда бы сбежать.

— Хорошо, я скажу, — подхватывая шутку, сказал Червенцов. — Пришлют на любой выбор.

— Вот-вот, закон на них составить, да пожестче, — расцветилась улыбкой старуха. — Ты не жалей их, не жалей, у нас тут и воздух легче, и самогонку крепкую гоним, ну, чего еще мужикам надобно!

Все хором посмеялись и сразу же стихли, ожидая, что еще скажет Матвеевна, и удивляясь ее смелому разговору с Червенцовым, — все ж таки генерал, хотя и одет, как все, просто, словно дачник.

На опушку кустарника вышел мужик в рубашке распояской, из-под поднятой козырьком ладони посмотрел в сторону женщин, закричал на весь луг:

— Бабоньки, кончайте… Копнить пора.

— Ну вот, лихоманка его возьми, и покалякать не даст, — сказала Матвеевна и, отряхивая с юбки крошки, напомнила Червенцову: — Так ты заходи ко мне, Устиныч, не погребуй старухой, уж я со своим дедом не поскуплюсь на угощение. Настюшка и проводит тебя… Ну, бабы, тронулись, а то бригадир набежит сейчас, заругает.

Женщины зашевелились, начали собирать в платочки остатки еды, завязывать узелки.

Едва Анастасия Петровна и Червенцов отошли на полсотни шагов, се окликнули, и она вернулась. Обступив ее, бабы о чем-то переговорили, и вдруг дружный смех покатился по лугу, — видно, Матвеевна вновь отчебучила что-то. Николай Устинович шел неторопливым шагом, не оглядываясь, и Анастасия Петровна вскоре нагнала его, пошла рядом, поправляя выбившиеся из-под косынки волосы и скрывая разгоревшееся лицо.

Растянутой цепочкой женщины медленно двигались по скошенному лугу, все более и более отдаляясь, и вот среди них взмыл хрипловатый и низкий голос: