Своя земля

— Нет, Василий Васильич, берите выше.

— Неужто генерала достигли?! — Кичигин вскочил со стула и обеими руками пожал руку Червенцова. — От души рад, дорогой Николай Устиныч, достойнейший вы человек… Рад, ей-богу, рад за вас.

Он повернулся к Харитонову и, кивнув головой на Николая Устиновича, сказал почтительно-ласковым голосом, словно Аверьян Романович и не представлял себе, кто такой Червенцов:

— Я хорошо помню, он всегда геройским был… Прямо-таки поднебесный орел.

Старик лукаво покосился на Кичигина и пустил в обе ноздри дым.

Но Червенцов уже не слушал Василия Васильевича, — он пристально, с лицом, скованным внутренним напряжением, смотрел в сени, где на пороге стояла молодая женщина в ярко-голубом платье, а за нею широкоплечий парень в военной фуражке с пятиугольником вылинявшего бархата на черном околыше.

Из кухоньки выглянула Анастасия Петровна.

— А-а, Надя пришла, — громко сказала она, оглядываясь на Червенцова.

Николай Устинович вздернул голову, будто его внезапно ужалило током, — так поразило лицо молодой женщины неуловимо-памятными и своеобразными чертами. Перед ним стояла Настя, та, прежняя, двадцатилетняя, ничуть не изменившаяся, точно время оказалось невластным над нею, не утратившая, а приумножившая свою красоту. И ему страшно было, что мать разительно повторялась в дочери.

Он поднялся с дивана, шагнул навстречу Наде, весь отвердевший и налитый непонятной тяжестью. Рукопожатие Нади показалось ему необыкновенно сильным для молодой женщины, при этом она с откровенной пытливостью заглянула ему в лицо своими ореховыми глазами с золотистыми искринками в глубине зрачков, и он отвел свой взгляд.

Артемка заметил, как отцова шея под расстегнутым воротником рубашки налилась темной кровью, и в лице уловил что-то виноватое, пристыженное. Ему даже сделалось немного обидно за отца, которого никогда не видел таким смущенным и растерянным, а тут на него что-то нашло, — он как-то неуклюже топтался посреди комнаты, и было непонятно, куда пропала его уверенность в себе и четкая неторопливость в движениях. Артемке невозможно стало смотреть на отца.

— Надя, пойди-ка сюда на минутку, — увлекла Анастасия Петровна дочь.

Червенцов не вернулся к Артемке, сел рядом со стариком и снова закурил, обволакиваясь табачным дымом как облачком. Что-то странное случилось с отцом, — только что курил стариковский табак и уже опять потянулся за своими папиросами. А ведь он дал слово курить пореже, не больше десяти папирос и день. Где же его обещание?

— Стальная броня? — указывая глазами на фуражку, спросил Николай Устинович парня, который пришел с Надей, догадываясь, что он ее муж. — Вижу, недавно из армии?

— Прошлой осенью, — коротко ответил тот.

— Ага, понимаю. А где служил?

— В Закавказье. — Парень снял фуражку и положил ее на подоконник.

В это время Кичигин хлопотливо отодвинул стол на середину горницы. Анастасия Петровна застелила его розовой хрустящей скатертью и принялась вместе с дочерью носить из кухоньки закуски и расставлять на столе. Сквозь кисею табачного дыма Николай Устинович, сам того не замечая, неотрывно следил за молодой женщиной. Она двигалась по комнате свободно и оживленно, вся ее легкая и стройная фигура, округлая белая шея, женственно полнеющая грудь дышали радостью бьющей через край жизни, сильной, властной, и Червенцов с жадностью замечал каждое ее движение.

— Милости прошу, — пригласила хозяйка к столу. — Не взыщите, что успела приготовить — покушайте.

— Вот и хорошо, что в одночасье, по-военному, — весело одобрил Кичигин и, ускользнув на кухоньку, вернулся с пузатой бутылью, поставил ее посреди стола. — Нашенской не погребуйте, Николай Устиныч, ей-богу, чистый коньяк.

Когда рассаживались за столом, Артемке не хватило места. Стали сдвигать стулья, усаживаться потеснее, и ему пришлось сесть не с отцом, а рядом с Василием Васильевичем, на углу стола. Кичигин обнял его за плечи, притиснул к себе осторожно сопротивляющегося мальчика.

— Садись, садись поближе, теснее, места хватит, — дружелюбно ворчал Кичигин. — Ишь, какой крепенький да сильный парнишечка. Вот погоди, вырастешь, летчиком заделаешься, а потом, как твой папаша, и генералом станешь. И мы на тебя порадуемся вместе с папашей.

— Ему там неудобно, пусть ко мне пересядет, — захлопотала Анастасия Петровна.

— Ничего, в тесноте, да не в обиде, правда, паренек? — мягко потаскивая Артемку, сказал Кичигин.

Николай Устинович и не взглянул на сына, будто забыл о его существовании. Пока ехали сюда, мальчик испытывал радостное и непривычное ему состояние общения с отцом, как со сверстником. В дороге они говорили обо всем: о войне и о том, почему у немцев не было партизан, о футбольной команде «Зенит» и о том, что Артемке лучше поступить в спортивную школу, чем в музыкальную, как хотела мама, — и во всем у отца с сыном было согласие. А теперь отец точно отодвигался от него все дальше и дальше, забывая о нем среди чужих людей, и Артемке сделалось беспокойно на душе. С внезапной обидой он исподлобья наблюдал за отцом, тем более что на мальчика никто уже не обращал внимания.