Своя земля

Смеясь и чокаясь так, что звон стоял над столом, гости пили за Николая Устиновича, за хозяйку, наперебой желали и ему и ей самого хорошего. С пузатой рюмкой в руке Анастасия Петровна горделиво кланялась, поворачивая ко всем смеющееся лицо, и щеки ее горели молодым жарким румянцем. Вдруг она выпрямилась, залучившимся взглядом посмотрела на Николая Устиновича и с бесшабашной удалью протянула рюмку через стол.

— Выпьем, Николай Устинович, выпьем с вами за… за бабье счастье, за мою радость, — вздохнув полной грудью, сказала она и неуверенно улыбнулась.

— Во-о, верно! Вот это люблю! За вас, милушки, — упоенно выкрикнул Аверьян Романович и, кулакам раздвинув на стороны усы, живо опрокинул в рот стопку.

Червенцов, улыбаясь вздрагивающими губами, протянул свою стопку, и Анастасия Петровна звучно ударила о нее рюмкой, выплескивая на пальцы водку.

Николай Устинович пил мало: пригубит стопку и отставит в сторону. Он часто взглядывал на сидевшую против него, по другой край стола, Надю и улавливал на себе ее настойчивый, с пытливой любопытинкой взгляд. Ей сейчас было почти столько же лет, сколько ее матери, когда он встретился с нею, и она была так же хороша, как и Настя в ту пору. В ней доверчиво и простодушно раскрывалась готовность к счастью и радости, и лицо было полно жизни и движения. Лишь ее нелюдимый сосед — Надин муж — чему-то хмурился, сводя брони в линейку, сумрачно и непонятно молчал, когда все веселились, и словно отодвигался от молодой жены. А беседа за столом становилась громче и громче, и голос Кичигина подавлял другие голоса.

— Рад за тебя, Настенька, дождалась ты награды жизни, — почти кричал Василий Васильевич. Он уже не заботился об Артемке и, вольно расположившись на своем месте, оттиснул мальчика на самый край стола и часто толкал отставленным локтем. — Не всякому это дано.

— Все сама Настюша, все сама. Я-то ее вот с каких лет помню, — отозвался Аверьян Романович, приподнимая руку над столом. — Она с малолетства старательная.

— Правильно, все сама. В рассуждении счастья сама кузнец своей жизни, — уверенно ораторствовал Василий Васильевич. — По прежним временам останься баба без мужика — каюк, самая разгоремычная судьба, хоть по кусочкам под окнами ходи. Ни тебе подмога, ни тебе совета, того и гляди, как бы кто не обидел. И нынче есть такие оголтелые, так бы и сжевал соседа, только смелости ему не хватает. А Настя не поддалась трудностям, всего сама достигла.

— Ты вроде сватать собрался, Василий Васильич, — все хвалишь, — засмеялась хозяйка.

— А как же не хвалить тебя! Смотри, какой дом отгрохала, дочь вырастила и замуж выдала. Каково это, а! Я и говорю, не всякому это дается… И сама еще ягодка.

— Уж ты скажешь! — Краска прихлынула к щекам Анастасии Петровны, однако, вспомнив о своих обязанностях хозяйки, она принялась угощать Червенцова. — А вы что же плохо кушаете, Николай Устиныч? Это он заговаривает вас, вы поменьше слушайте. Возьмите холодцу, яишенки отведайте.

— Ничего, ничего, — поспешно закивал головой Червенцов. — Ты не беспокойся.

Николай Устинович сам себе напоминал сейчас человека, которого как бы втиснули в узкий контейнер: куда ни повернись — теснота, плечи и локти натыкаются на стены, на острые углы. Близость Нади возвращала его к одной и той же мысли: как ошибся он, полагая, что все поглощено годами и ничто теперь не нарушит установившегося в его жизни равновесия. Он не был готов к встрече с Надей и почувствовал себя сбитым с толку, как только увидел ее, сделался встревоженным, пристыженным, и это угнетало его. Не таким представлялось ему первое знакомство с нею, но мать ничего не сделала, чтобы хотя бы на время оттянуть встречу, ведь он даже не успел сказать правду о цели своего приезда. Вот против него сидят мать и дочь, и любому стороннему человеку с одного взгляда приметно их родство. Только у матери с годами глаза посветлели, их желудевый оттенок перешел в светло-табачный, а у дочери глаза темные, как старый гречишный мед, в закатном свете они кажутся совершенно черными и чем-то напоминают Артемкины. И ничего странного в этом нет, — что-то должно быть и от него. Неужели никто не замечает этого? Николай Устинович взглянул на сына. Облокотившись на край стола, Артемка с безразличием чертил что-то пальцем на скатерти, не прислушиваясь к общему разговору. Вот он поднял голову, из-за спины Кичигина посмотрел на окна, беспечно и сладко зевнул. Нет, глаза у Артемки другие, но овал подбородка и надбровные дуги Нади были точь-в-точь повторены в мальчике. Даже удивительно, как природа из бесконечного множества сочетаний расчетливо подбирает родственные. За столом сидят брат и сестра, и никто, кроме него и Наты, никто не знает об этом. Вот бы подняться и сказать: смотрите, это же брат и сестра, разве вы не замечаете? Ну и переполох был бы!