Своя земля

— Но у нас, товарищи, не об этом должен идти разговор, — многозначительно повысил голос Завьялов, легонько постучав карандашом по столу. — Скороговоркой, не желая вскрыть правду, Ламаш сказал тут о допущенной им ошибке, которая больно бьет по интересам государства и колхоза. Я говорю о том, что по его прихоти вы недосеяли тридцать гектаров свеклы, а это значит — вы недополучили несколько тысяч дохода, а государство — несколько тысяч пудов сахара. Бюро райкома предупреждало Ламаша, вынесло строгий выговор ему, он все-таки отказался выполнить решение вышестоящих организаций. Прощать такие проступки нельзя.

Сотни глаз следили за ним заинтересованно и живо, и по успокоительной тишине на площадке Завьялов видел, что настроение колхозников переламывается, оживление, как легкий ветерок, пробежало по толпе. Он говорил, все более и более проникаясь сознанием своей способности повернуть мысли людей в желательном направлении.

Однако Владимир Кузьмич вовсе не походил на такого противника, который мог бы противоборствовать ему. Он сидел за спиной Завьялова, держась напряженно и прямо, и в ярком свете лицо его было бледнее обычного, в полуприкрытых глазах улеглось усталое безразличие. В душе его было много совсем непривычных самому чувств, какая-то смутная и горькая боль. Что толку сопротивляться? У себя дома, в Рябой Ольхе, он был неколеблющимся хозяином, и вот теперь-то и выползут все недовольные, кому когда-либо довелось пострадать от него. Они-то, возможно, и решат его судьбу, тем более, что опора у них солидная, сам секретарь райкома. Нина, до которой дошли слухи о его освобождении, утром высказала, видно, давно уже припасенную мысль: «Все-таки не везет тебе в деревне. Бывает же так: что больше любишь, то и не дается. Но ты не огорчайся, уедем куда-нибудь, и все неприятности забудутся». В ее глазах блеснул налет испуга и оторопи, прозрачная влага готова вот-вот появиться в их чуть окошенных уголках. «Глупости! Какой я неудачник, просто прошляпил», — натужно засмеялся он, а в душе заскребли кошки: раз сорвался, значит, неудачник. И месяца не прошло, как похвалялся жене, будто прочно осел в Рябой Ольхе, и вот отстранен от дела, от всего, что давало прочное и сильное ощущение жизни, что устанавливало между ним и людьми определенные связи и отношения.

— Доверием дорожить надо, тем более доверием народа, не мне напоминать вам, товарищ Ламаш, — говорил Завьялов. — А вы как поступили! Ради каких-то своих расчетов поставили под удар, интересы колхоза. Для этого люди вверивали вам свои судьбы? Нет, оправдания быть не может, и напрасно некоторые товарищи пытаются выгородить председателя…

Владимир Кузьмич почти не слушал Завьялова — песни знакомые, давно известные, — ему нужно понять себя. Все, чем жил последние месяцы, словно отступило перед ним в мир неощущаемой реальности и он, как сторонний зритель, мог с безразличием смотреть на дела свои. Не так ли равнодушно взирают на них и другие? И все, что было им сделано, что занимало так много места в его жизни, теперь казалось скромным и малоемким, впору отвернуться от самого себя. И чем придирчивее рассматривал он в деталях то, что успел сделать, тем крупнее становился счет к самому себе, и в справедливости его не было сомнения. Он не испытывал неприязни к людям, — их право быть недовольными, — но вдруг задумался над странным явлением: где же раньше находились они, почему прежде не слышал их протестующего голоса? Они бывали на тех же собраниях, на каких бывал и он, с ними порой встречался по нескольку раз в день. Почему тогда молчали? Анастасия Петровна не в счет, — если и случались несогласия, всегда убеждал ее в своей правоте. Все же, видимо, сам виноват, хотя, черт возьми, не давил же на них, не заставлял действовать не своей охотой-волей, не выставлял напоказ своих добродетелей…

Завьялов кончил пожеланием избрать на пост председателя человека достойного, который проникся бы хозяйственными заботами и повел колхоз к новым успехам. Возможно, не будь подобной обмолвки, собрание не ответило бы молчанием на слава секретаря, лишь в двух-трех местах поплескали в ладоши и смущенно притихли. В самом деле, ради чего менять председателя, если успехи все же были?..

Однако тут же вызвались желающие дополнить секретаря райкома, на что и рассчитывал Завьялов, и первым вышел к столу Ерпулев. С него хоть картину пиши — «Сельский механизатор». Молодцеват, подобран, на новеньком комбинезоне сверкают «молнии», в расстегнутый ворот выглядывает голубой воротничок рубашки и черный галстук.