Своя земля

Едва Анна Матвеевна села, как поднялся и, потряхивая широкими штанинами, к трибунке вышел Аверьян Харитонов, колхозный конюх, мужик рассудительный, уважаемый в Рябой Ольхе за свой уравновешенный нрав и справедливость. Сняв кепку, он пригладил остатки волос вокруг ушей, провел ладонью по лимонной лысине.

— Как бы без обиды сказать, а критику тут наводят не с того конца, — сказал он, обводя строгим взглядом президиум. — Не было б никакого разговора, коли б председатель у нас, колхозников, спросил: досевать ту свеклу аль не надо. Не грех и попытать, как мы думаем, головы у нас такие ж, глядишь, чего-нибудь и смаракуем… Ты не обижайся на слове, Владимир Кузьмич, может, что и не так, а скажу такую побаску. Вот, значит, вырос у кузнеца сынок и вздумал отцовским рукомеслом заняться. Отцу, понятно, в радость, помощь подросла, и ведет он сына в кузню, давай, говорит, учить буду. А сын: «Я сам!» Берет кувалду, железку сует в огонь, мол, хочу подкову сковать. Отец ему: «Давай покажу!» А сынок все свое: «Я сам». Ну, сам так сам, валяй как знаешь. Понятное дело, и подкову сынок не сковал, и железяку загубил… Может, побаска моя и не к делу, извиняйте, а только без подсказа, одним своим умом, и гвоздя не скуешь…

— Поближе к народу надо стоять, — подсказал кто-то Харитонову.

— Я вот об чем, товарищи-граждане. — Старик помедлил немного, и все притихли, ожидая, о чем он скажет. — Отставили нас, мужиков, от земли, и родимец знает, что сеют механизаторы. То овес начисто переведут, то клевера. Так и сенца не нюхнет скотина. Какой-тось дядя за нас обдумает, за нас порешит, а уж мы — на готовенькое. Опять-таки про ту свеклу. Читал я в газете, чехи у себя площадя сокращают, на урожайность расчет ведут. А мы каждый год все боле да боле сеем. Раньше на бабу гектар приходился, а ныне за два перевалило. Сладкий корень выращиваем, а бабам горько от него…

И тут, славно прорвало плотину, разом взмыл гомон. Анастасия Петровна поднялась и стала призывать колхозников к порядку. Не помогло. Перебивая одна другую, бабы выкрикивали каждая свое:

— Наших рук им не жаль!

— Баба за все в ответе!

— Их бы самих, леших, на свеклу!

Дождавшись, когда страсти постепенно приостыли, Харитонов продолжал с хитрой ухмылкой:

— По моему разумению, Владимир Кузьмич по науке поступил. Она говорит нам, наука: как ни что, а старайся побольше от земли взять, не на гектары жми, а на урожай. Тут мы с нашим председателем в согласии, разумно он поступил. Надо б ему заранее с нами потолковать, мы бы на себя его вину приняли.

— Не то говоришь, старик, — перебил Завьялов. — План сева свеклы сорвали по вине председателя, разве можно об этом молчать!

Харитонов повернулся к Завьялову, и лохматые брови его торжествующе поднялись.

— Мы не говорим, как любят, мы говорим, как думаем, дорогой товарищ, — медленно сказал он. — А план что же? Доброе дело план, так ведь земля хозяину доброму доступна, а не планам. Такое оно дело…

Старика проводили такими аплодисментами, какими провожают какого-нибудь знаменитого артиста. А следом за ним к трибуне вышел Помогайбо. Он стоял с широко раздвинутыми ногами, богатырь, рослый, объемистый. Многие помнили его нахрапистым директором МТС, чья власть над землей, казалось, была несгибаема и беспредельна. И аплодисменты стихли прежде, чем Харитонов добрался до своего места.

Платон Яковлевич заговорил зычно, натренированным в полевом командовании голосом:

— За чуб потягать бы тебя, Владимир Кузьмич, да теперь уже не к чему. Ошибку свою ты исправил. Так ты людям поклонясь, спасибо скажи им, кабы не они, мокрой вороной сидел бы сейчас на собрании. Поглядели мы на вашу свеклу. Давно не видел такой. — Он повел рукой в сторону стола, на ворох бураков. — Не поленился, сам надергал, специально привез, чтобы полюбовались. Подсчитали, на круг по полтораста центнеров взваживает, а расти ей да расти еще месяца два-три. Так ведь, Галина Порфирьевна?

Гуляева покивала головой, взяла из вороха желтовато-белый бурак с пышным султаном листвы и показала собранию.

— И те тридцать гектаров, за каше ему шишки набивают, Ламаш по-хозяйски устроил, витаминную тыкву посеял. Тут я тебе поклонюсь, Владимир Кузьмич: лучшего корма для скота и не сыщешь, обе руки поднимаю за ту тыкву… Вот приехали мы к вам голову снимать, а побывали в полях, мало не заплутались в ваших хлебах да кукурузе; э-э, смотрим, хозяин у вас добрый, думается, многое у него впереди.

Собрание зашумело одобрительно.

Завьялов сидел насупившись. Он чувствовал себя человеком, обманутым в своих расчетах, никак не ожидал такого коварства от Гуляевой и Помогайбо.

Поднявшись, он двумя пальцами поманил Гуляеву и отошел с ней в сторону.

— Что ж это, Галина Порфирьевна, я не понимаю? — проговорил он недоуменно. — Кажется, договорились твердо, а вы теперь на попятную.

Она чуть вздернула плечи:

— Поторопились напрасно. У них все хорошо рассчитано, я сама убедилась.

— Как так — напрасно! Мы решили же! — взмахнул он перед ней ладонями. — Нельзя так: сегодня одно, завтра другое, вы неустойчивый человек.