Читаем Своим судом полностью

— Лодырь ты! — он меня укорил. — Самому надо на почту ходить. А так ты все на свете проспать можешь.

— Что случилось-то?

— Сейчас, — он объявляет, — прочту я тебе концовочку из одного волнующего произведения.

Паузу он соответствующую выдержал и читать стал с выражением:

— «Шахта уходит в гору.

Шахта вгрызается в гору.

Люди вгрызаются в гору.

В самое сердце, туда, где спрятала она дорогую руду.

Гора сопротивляется, гора не хочет отдавать свои богатства. Она щетинится угрюмыми лиственницами, швыряет в людей камни.

Но люди упорны. Они расчистили камни на склоне и построили жилища. Они пробили в глубь горы длинную выработку и назвали ее шахтой.

По утрам, когда серый рассвет освещает окрестности, взрывы в глубине горы сгоняют с ее вершины запутавшиеся в лиственницах тучи. Гора глухо вздыхает. Но она бессильна. Она отдает руду.

Люди победили гору.

Обыкновенные люди!»

— Ох! — восхитился я. — Прелесть какая! Про нас?

— Про нас… — изрек он мрачно. — Про тебя сказано, что грамотный ты рабочий.

— Да ну? А кто написал-то? Поэт?

— Ан. Федоров написал.

— Анатолий, стало быть, или Андрей?

— Вот-вот… Или Антон. В копилку я его сейчас устрою, — говорит Кутузов, — на видное место.

— За что же это? — взвинтился я. — Прекрасный же конец! «Гора глухо вздыхает, но она бессильна…»

— Вначале он еще лучше пишет, — соглашается Кутузов. — Прочесть?

— Ясное дело!

— Пожалуйста: «Усилия бригады крепильщиков тов. Манылова сдерживал недостаток половых досок».

— Ой! Может, из другой статьи это, а?

Даже словечка Кутузов мне не сказал.

— Слушай, Иван Александрович, — стал я его просить. — Простим давай! Ну, бывает. Перепутал человек шахту с ЖЭКом. Но ведь в самом деле был момент, когда очень не помешали бы нам две соточки, скажем…

— Что это — «соточки»? — спрашивает он.

— Доски такие. Сто миллиметров толщина у них. Не половые, конечно, но доски же!

— Нет! — уперся Кутузов. — В копилку! И не уговаривай!

— Хвалит, опять же… Не ругает ведь?

— Хвалит, ага, — бурчит Кутузов. — Парень талантливый. Пишет еще, что «плывун просачивался сквозь плотные щели крепления».

Тут уж я понял, что ничего не поможет Ан. Федорову, быть ему в копилке. Ничего мне не сделать для него, если «плотные щели»…

— Ну? — спрашивает Кутузов.

— Что же делать? — вздохнул я. — Клади в копилку. Действительно, очень уж неровно пишет товарищ.

<p><strong>Река непутевая</strong></p><p><strong>1. Ледоход</strong></p>

Мостостроителей было трое — мастер Смирнов, начальник отряда инженер Гаврилов и рабочий Сирота. Остальных людей Гаврилов отпустил на Майские праздники.

То утро застало оставшихся на берегу. Солнце вылезло из-за увала на другой стороне Ишима, ударило в хмурые лица. Мастер Смирнов отвернулся, а Гаврилов натянул поглубже на лоб свою модную, шитую из искусственного меха кепку, переступил озябшими ногами и оглядел опоры при солнечном свете. Всего их было шесть, но он смотрел на те четыре, что одинокими изящными колоннами поднимались с речного дна. В эти четыре Ишим беспрерывно бил льдом, их могло срезать в любую минуту.

— Мутная, непутевая река! — угрюмо сказал за спиной инженера Смирнов.

Гаврилов не ответил. Ему показалось, что центральная опора качнулась, в нее с ходу врезалась крупная ноздреватая льдина. Разом прервав бег, льдина поднялась на дыбы, глухо хряснула и разломилась, подняв фонтаны грязной воды. Инженер поморщился, как от боли, и перевел взгляд вверх: оттуда шло новое ледяное поле.

— Каток! — подал голос Сеня Сирота. — Жалко — коньков нету.

— Еще одно кольцо затопило, — сказал Смирнов, старавшийся не замечать опасной льдины. Морщины на его лице углубились.

— Два! — машинально поправил Гаврилов. — Всего десять. — Инженер любил точность.

Они определяли подъем воды по бетонным кольцам, опоясывающим опоры. Кольцо — полметра. За три часа вода поднялась на пять метров.

— Считай не считай… — оправдался Смирнов.

Гаврилов устало прикрыл глаза, но это не принесло облегчения. Голубоватые льдины продолжали плыть перед глазами, сливаясь в бесконечную, сверкающую под солнцем ленту, кружилась голова. Инженер покачнулся, расставил пошире ноги и поднял тяжелые от бессонницы веки. Льдина приближалась. Он на глазок прикинул ее вес и повернулся к своим людям.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новинки «Современника»

Похожие книги

Концессия
Концессия

Все творчество Павла Леонидовича Далецкого связано с Дальним Востоком, куда он попал еще в детстве. Наибольшей популярностью у читателей пользовался роман-эпопея "На сопках Маньчжурии", посвященный Русско-японской войне.Однако не меньший интерес представляет роман "Концессия" о захватывающих, почти детективных событиях конца 1920-х - начала 1930-х годов на Камчатке. Молодая советская власть объявила народным достоянием природные богатства этого края, до того безнаказанно расхищаемые японскими промышленниками и рыболовными фирмами. Чтобы люди охотно ехали в необжитые земли и не испытывали нужды, было создано Акционерное камчатское общество, взявшее на себя нелегкую обязанность - соблюдать законность и порядок на гигантской территории и не допустить ее разорения. Но враги советской власти и иностранные конкуренты не собирались сдаваться без боя...

Александр Павлович Быченин , Павел Леонидович Далецкий

Проза / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература
Том II
Том II

Юрий Фельзен (Николай Бернгардович Фрейденштейн, 1894–1943) вошел в историю литературы русской эмиграции как прозаик, критик и публицист, в чьем творчестве эстетические и философские предпосылки романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» оригинально сплелись с наследием русской классической литературы.Фельзен принадлежал к младшему литературному поколению первой волны эмиграции, которое не успело сказать свое слово в России, художественно сложившись лишь за рубежом. Один из самых известных и оригинальных писателей «Парижской школы» эмигрантской словесности, Фельзен исчез из литературного обихода в русскоязычном рассеянии после Второй мировой войны по нескольким причинам. Отправив писателя в газовую камеру, немцы и их пособники сделали всё, чтобы уничтожить и память о нем – архив Фельзена исчез после ареста. Другой причиной является эстетический вызов, который проходит через художественную прозу Фельзена, отталкивающую искателей легкого чтения экспериментальным отказом от сюжетности в пользу установки на подробный психологический анализ и затрудненный синтаксис. «Книги Фельзена писаны "для немногих", – отмечал Георгий Адамович, добавляя однако: – Кто захочет в его произведения вчитаться, тот согласится, что в них есть поэтическое видение и психологическое открытие. Ни с какими другими книгами спутать их нельзя…»Насильственная смерть не позволила Фельзену закончить главный литературный проект – неопрустианский «роман с писателем», представляющий собой психологический роман-эпопею о творческом созревании русского писателя-эмигранта. Настоящее издание является первой попыткой познакомить российского читателя с творчеством и критической мыслью Юрия Фельзена в полном объеме.

Леонид Ливак , Николай Гаврилович Чернышевский , Юрий Фельзен

Публицистика / Проза / Советская классическая проза