Читаем Своим судом полностью

Сеня смотрел на начальника, будто ожидал, что тот остановит льдину. И Смирнов тоже — ожидал чего-то… Гаврилов хотел сказать им, что чудес не бывает, но передумал и улыбнулся, хотя льдина весила не меньше двадцати тысяч тонн, а опоры рассчитывались на удар не более трех сотен. Правда, инженер видел, что течение еще не успело разогнать льдину до опасной скорости, она слишком велика и пока только упрется в опоры, но пройдет время, поднимется еще выше вода, подопрет сзади мелочь…

Пятнадцать дней назад Гаврилов отослал председателю местного райисполкома телеграмму:

«Связи приближающимся паводком прошу обязать взрывные организации района взорвать лед перед опорами моста, строящегося через реку Ишим».

А вчера он натянул высокие резиновые сапоги и пошел в степь. Снег садился буквально на глазах, над степью заливались жаворонки, а в логах ревела вода. Гаврилов начерпал в сапоги, вернулся и послал в район аварийную телеграмму. Он понял, что если взрывников не подошлют к утру, будет поздно.

И вот это утро пришло, а взрывников не было. Из района реку не видать, потому, должно быть, там не спешили.

Льдина, царапнув скалистый береговой выступ, развернулась и мягко уперлась сразу в три опоры. Сеня Сирота спустился с обрыва, потыкал в льдину носком сапога, потом зашел на нее и двинулся к опорам. Он не дошел до них метра два и повернул обратно. Льдина была прочной, как монолит, такую не размоет — нечего и думать.

Ниже затора река очистилась, только в водоворотах еще кружились редкие льдины. С противоположного берега отошла лодка, полная людей. Течение подхватило ее и понесло вниз. С берега кто-то длинно кричал, советовал что-то гребцам. Гаврилов усмехнулся: едва ли они что-нибудь слышали в этом содоме. Берега Ишима напоминали таборы, толпы людей, кони, машины. Кое-где горели костры.

Десятками лет вот так маялись здесь люди. Десятками лет на месяц весной, да на месяц осенью отрезались напрочь друг от друга две хлебные области, тонул зазря торопливый народ. Так что же, снова отсрочка?

Инженер с надеждой посмотрел на дорогу на той стороне реки, но там было пусто.

Сколько могут продержаться опоры? Ну час, ну, предположим, пять часов. А потом?

Меньше всего инженер Гаврилов боялся личной ответственности, ему невыносима была мысль, что пропадает труд людей. Они отдали этому мосту год жизни.

— Что будем делать, Смирнов?

— А что хошь, то и делай, — пробурчал мастер. — Ломиками ее не раздолбишь.

— Стихия! — вставил Сеня. — Ташкент форменный.

Гаврилов повернулся и молча пошел к машине.

— К геологам подался, больше некуда, — определил Смирнов, когда «газик», раскидывая грязь, скрылся в степи.

— Не дадут! — засомневался Сеня. — Он у них позавчера был.

— Позавчера — не сегодня, — трезво возразил Смирнов. — Им этот мост тоже нужен. Неси ломы, лунки под заряды бить станем.

Солнце поднималось над степью, сгоняя остатки снега. Над холмами струился воздух, душно пахла оттаивающая земля, а от реки несло стужей.

— Сволочь — река! — кряхтел Смирнов, спускаясь с крутого обрыва к льдине.

Он спускался и продолжал думать о том, что добираться Гаврилову к геологам непросто и долго. Успеет ли?

<p><strong>2. Через болото</strong></p>

Гаврилов остановил машину перед болотом. Оно лежало за радиатором громадным ржавым блюдцем, на противоположном берегу синели невысокие горы. Там геологи.

Два пути вели к синим горам…

— Влево пойдешь — голову потеряешь, — усмехнулся Гаврилов. — И вправо — голову. И назад — тоже голову. Хорошо, что у меня их не три.

Два дня назад Гаврилов уже был у геологов, закидывал удочки насчет взрывчатки. Сказали, чтобы не рассчитывал: у самих, мол, на день-два, а когда забросят — неизвестно, во всяком случае, не раньше, чем установится дорога.

А дорога эта — охо-хо! Пойдешь — наплачешься! Инженер окинул мысленно весь сорокакилометровый путь к горам по берегу болота, пройденный им дважды в течение одного дня, и содрогнулся. Вперед тогда он проскочил по утреннику сравнительно благополучно, если не считать трех — пяти буксовок в канавах, промытых ручьями, а когда ехал обратно, дорогу уже распустило. Чтобы преодолеть сорок километров, ему понадобилось десять часов…

— Не пойдет! — твердо сказал Гаврилов и шагнул в болото. Это был второй путь. Прямиком до гор — километров пятнадцать — восемнадцать…

На чистых местах в болоте лед сверху уже разрушился и покрылся пленкой воды. Выдержит он машину?

Инженер прошел в глубь болота метров двести, остановился и ударил несколько раз каблуком сапога в лед. Любопытное заключалось в том, что еще около моста он решил, что поедет болотом, а вот подъехал и ходит, принюхивается, приглядывается. Гаврилов взглянул на себя как бы со стороны, прищурился и хмыкнул:

Мама, мама, это я дежурю,Я дежурный по апрелю…

— Машина утонет — не достать. И опоры срежет.

Мама, мама…
Перейти на страницу:

Все книги серии Новинки «Современника»

Похожие книги

Концессия
Концессия

Все творчество Павла Леонидовича Далецкого связано с Дальним Востоком, куда он попал еще в детстве. Наибольшей популярностью у читателей пользовался роман-эпопея "На сопках Маньчжурии", посвященный Русско-японской войне.Однако не меньший интерес представляет роман "Концессия" о захватывающих, почти детективных событиях конца 1920-х - начала 1930-х годов на Камчатке. Молодая советская власть объявила народным достоянием природные богатства этого края, до того безнаказанно расхищаемые японскими промышленниками и рыболовными фирмами. Чтобы люди охотно ехали в необжитые земли и не испытывали нужды, было создано Акционерное камчатское общество, взявшее на себя нелегкую обязанность - соблюдать законность и порядок на гигантской территории и не допустить ее разорения. Но враги советской власти и иностранные конкуренты не собирались сдаваться без боя...

Александр Павлович Быченин , Павел Леонидович Далецкий

Проза / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература
Том II
Том II

Юрий Фельзен (Николай Бернгардович Фрейденштейн, 1894–1943) вошел в историю литературы русской эмиграции как прозаик, критик и публицист, в чьем творчестве эстетические и философские предпосылки романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» оригинально сплелись с наследием русской классической литературы.Фельзен принадлежал к младшему литературному поколению первой волны эмиграции, которое не успело сказать свое слово в России, художественно сложившись лишь за рубежом. Один из самых известных и оригинальных писателей «Парижской школы» эмигрантской словесности, Фельзен исчез из литературного обихода в русскоязычном рассеянии после Второй мировой войны по нескольким причинам. Отправив писателя в газовую камеру, немцы и их пособники сделали всё, чтобы уничтожить и память о нем – архив Фельзена исчез после ареста. Другой причиной является эстетический вызов, который проходит через художественную прозу Фельзена, отталкивающую искателей легкого чтения экспериментальным отказом от сюжетности в пользу установки на подробный психологический анализ и затрудненный синтаксис. «Книги Фельзена писаны "для немногих", – отмечал Георгий Адамович, добавляя однако: – Кто захочет в его произведения вчитаться, тот согласится, что в них есть поэтическое видение и психологическое открытие. Ни с какими другими книгами спутать их нельзя…»Насильственная смерть не позволила Фельзену закончить главный литературный проект – неопрустианский «роман с писателем», представляющий собой психологический роман-эпопею о творческом созревании русского писателя-эмигранта. Настоящее издание является первой попыткой познакомить российского читателя с творчеством и критической мыслью Юрия Фельзена в полном объеме.

Леонид Ливак , Николай Гаврилович Чернышевский , Юрий Фельзен

Публицистика / Проза / Советская классическая проза