Своим судом

Что же сказать? Законопатили мы тот плывун, куда ему деться? Помордовал он нас, конечно. Не без того. Видели вы когда-нибудь, чтобы каша рельсы гнула? Ну, не пшенная, конечно, из глины, камешков и песка, но каша. Мы дырочку, из которой она ползла, заборчиком забирали постепенно. Вставишь бревно — расклинишь, потом следующее. Форменный забор, только вместо досок — бревна и рельсы. Мы ставим, а плывун выдавливает. Или ломает…

— А хорошая же работа у меня была, братцы, — Степанов нам тогда поведал. — У геологов я трудился на Северном Кавказе. Начальником горных работ. Трое только рабочих, канавку разведочную копают. В полдень на ишаке подъедешь, посмотришь… Кругом птицы поют, летают с ветки на ветку…

Самурай тоже какую-то «историю» вспомнил, когда сразу несколько бревен выдавило. Посмеялись.

Он нам чаек периодически варил, чтобы работали веселее.

— Чай не пьешь — какая сила?

Самое прекрасное в жизни — конец работы, если сделал ее на совесть. Иногда, правда, бывает, что радоваться и сил нет, но это уж детали.

Навечно плывун мы закрыли и наверх поехали. А там день, оказывается, машина больничная стоит. Я уж подумал — случилось что-нибудь, потом догадался — нас ждут, а машина, значит, на всякий случай… Ну до чего же родными все мне показались! Озабоченные, переживают. Даже силикозники от своей пожарки притопали, помогать, стало быть… Ах вы бродяги! Обнять мне их захотелось. Даже Копыркин, милый человек, гляжу, бодро расталкивает всех, чтобы мы в душевую прошли без задержки. Подмигнул я ему как человеку причастному…

— Все! — Костя объявил. — Порядок!

И Кутузов приехал? Он, точно! Сидит в сторонке на камешке, газету изучает.

— Как дела, Иван Александрович? — спрашиваю.

— Есть, — говорит, — одно объявленьице. «Потерялась овчарка, сучка. Черная. Знающих просят сообщить…»

— Неплохо! Такие объявления тоже в сору не валяются…

Он головой кивнул, а меня вдруг качнуло, сел прямо на землю. Улыбаюсь, чувствую, а встать не могу. Зойка ко мне из толпы бросилась, чуть Степанова не сбила, за рукав теребит.

— Что с тобой? — кричит.

«Вот дела-то! Любит ведь она меня, — понял я вдруг. — Ай-я-яй!»

Квитко меня тормошит, а я сижу как пень и улыбаюсь. Смешно мне на него смотреть — грязи комок, а не человек. Себя-то я не вижу…

— Оклемается, — хохочет Кутузов. — Под душ тащите!

Видит, собакин сын, что руки и ноги у меня при себе.

— Пойдем, — говорит Зоя. — Я помогу.

Не тут-то было, девушка! Ноги у меня какие-то ватные, и вижу я, что из машины Велта выпорхнула, а за ней пичуга какая-то с чемоданчиком. Вспомнил — помощница Кутузова, чаек еще она нам как-то спроворила. Света, Света-удочка.

— Отойдите, пожалуйста! — сказала Велта Зое и рукой ее небрежно так отодвинула.

Не понравилось мне это, но Велта уже приказала.

— Света, кофеин!

Вытряхнули они меня из куртки, рукав у последней рубахи разодрали, но тела-то все равно не видно — грязь сплошная. Как-то проскреблась все-таки Света ваткой до кожи и иголку ткнула. Тут я и очухался.

— Идите-ка вы! — сказал им и пошел в душевую.

Шмотье мы с себя в угол свалили. Не разберешь, где штаны, где куртки — куча глины лежит. А потом открыли в кабинках воду и уселись на решетках. Я с полчаса, наверное, посидел и к Косте в кабину заглянул. Смотрю, он кулак под голову сунул, навалился на перегородку и спит. А вода по нему хлещет — кипяток. Как только не сварился? Растолкать хотел — дудки! Я воду закрыл — и к другой кабине. Так и Квитко же спит, бандит! И Самурай. С ума сойти! Мне Велта после растолковала, что сам-то я не заснул потому лишь, что кофеин получил.

Заорал я там в душевой как зарезанный. Дядя Саша прибежал, взглянул на всех — и обратно.

Ну, скажи, не выжился, сивый черт? Позвал Велту, копытят прямым ходом в душевую вместе со Светой и чемоданчиком.

— Куда претесь?! — крикнул я им.

Велта споткнулась, но хода не сбавила.

Быстренько они мальчиков расшевелили. Степанов, когда уяснил обстановку, рукой прикрылся и велел завхоза позвать.

— Бегом! — кричит. — Хэбэ тащи! Бегом!

Тот крутенько приволок нам со склада новые хлопчатобумажные костюмы. Мягкие, как пижамы больничные. Мы их прямо на голое тело натянули, а завхоз нам всем уже сапоги новенькие тащит и портянки. Во прохиндей! В другое время у него рукавиц не допросишься, а тут — расщедрился.

Вышли мы на волю, а там народ как стоял, так и стоит. Теперь уж я им объяснил, что уходить можно, показывать здесь больше ничего не будут. Смеются, а не уходят.

Велта хотела нас на машине подвезти, но мы отказались. Вокруг горы ехать долго. Пешочком через переходик — ближе…

— Отгул — два дня! — сказал Костя тем, кто не менялся, пока плывун не успокоился.

И пошли мы потихоньку тропочкой через багульник, мимо пожарки, мимо фабрики. Концентрат там как раз грузили в машину. Аккуратные мешочки, каждый полцентнера. Сейчас их на станцию повезут, а потом пассажирской скоростью…

Много людей вместе с нами шло. Лишь Соня Клецка из своей сараюшки удивленно глядела…

2

Дня через три после всех этих событий мне в общежитие позвонил Кутузов:

— Газету имеешь? Принести должны.