Сын

Наутро я все еще чувствовал дырки от стрел. Солнце ярко светило прямо через открытый полог типи, Неекару и Эскуте курили у входа. Я вышел, присел рядом с ними. Подбежали трое мальчишек, с которыми я обычно охотился. Все они гораздо лучше меня стреляли из лука, лучше справлялись с лошадьми, но сесть не осмелились: я теперь был для них старшим. Неекару взмахом руки отогнал мальчишек.

— Хватит тебе с ними возиться, — сказал он.

Эскуте велел матери принести нам поесть — сладкие пирожки с плодами боярышника; ягоды растирали с салом и обжаривали над огнем. Мы с Неекару поблагодарили, Эскуте молча взял свою порцию и принялся за еду. Поймав мой взгляд, он пояснил:

— Мы охотимся, воюем, нас могут убить в любой момент. Уезжая, мы не знаем, вернемся ли к племени. И все это знают. Половина наших воинов не доживает до своей сороковой зимы.

Пришел Жирный Волк, старший сын Тошавея, и с ним его жена.

— Так это и есть знаменитый маленький бледнолицый?

— Ты стал мужчиной, Тиэтети, — сказал Эскуте. — Уверен, Жирный Волк ценит твое уважение, но не стоит прятать глаза.

Жирный Волк крепко ухватил меня за подбородок, потрепал дружески.

— Не слушай моего придурковатого братца. Он вечно бесится, встречаясь со мной. Это Жуткая Лентяйка, — продолжил он, показывая пальцем себе за спину. — Ты, конечно, видел ее раньше, но раз уж ты теперь настоящий мужчина, можешь поболтать с ней. И обрати внимание на ее, к сожалению, мягкие ручки.

Жуткая Лентяйка, молча стоявшая за спиной мужа, улыбнулась и махнула ладошкой. Я не видел индианки красивее — лет двадцати, бархатная кожа, блестящие волосы, идеальная фигурка; все вокруг открыто сокрушались, что такая красота будет испорчена после рождения детей. Ее отец просил за нее пятьдесят лошадей, просто безумная цена для Тошавея, но он неприлично баловал своих сыновей — достаточно пожить хоть пару дней рядом с Эскуте, чтобы это заметить, — отдал за невесту целый табун, и свадьба состоялась.

Жирный Волк ростом не уступал брату, но хотя лицо его все еще было молодо, фигуру портило солидное брюшко, а руки стали дряблыми и иссохшими, почти как у старика. Так мог бы выглядеть Тошавей, если бы перестал охотиться и сражаться с врагами. Я постарался как можно более равнодушно кивнуть Жуткой Лентяйке.

Жирный Волк, приподняв повязку, рассмотрел мои раны — порезы все еще сочились кровью.

— Дьявол меня побери, — пробормотал он. — Никогда в жизни не видел такого на теле живого человека. — Удивленно разглядывая меня с ног до головы, он заключил: — Отец много говорил о тебе, но он вообще добряк, и мы думали, что ты ему просто очень понравился. Теперь я вижу, что он был прав. Это не шутка. — Он обнял меня за плечи; очень чувствительный для индейца. — Если тебе что-нибудь понадобится, сразу приходи ко мне. И не болтайся все время с моим братцем, он противный маленький засранец.

И ушел, уводя с собой красавицу-жену.

— Жирный ублюдок, — буркнул тот самый брат, когда они уже не могли его расслышать.

— Эскуте надеялся, что Жирный Волк отправит жену к нему, но до сих пор Жирный Волк не собирался ни с кем делиться.

— У меня полно своих таи’и[63]. Мне не нужны подачки толстяка. — Эскуте покосился на Неекару. — Но с другой стороны, ты…

— Мне хватает своих.

— Ага, старух.

— Вроде твоей матери.

— Я тебе этого не спущу.

Повисла тишина. Я придумал кучу историй про разных девчонок, с которыми у меня что-то было, но Неекару и Эскуте все и так про меня знали.

После обеда я спустился к ручью почистить свой трофей.

Отскоблил мясо и жир, сполоснул, потер шершавым камнем, еще разок сполоснул, тщательно отодрал тоненькую пленочку фасции, пока вся внутренняя поверхность скальпа не стала белой, чистой и мягкой. Потом набрал воды в деревянную миску, добавил туда мыльной юкки и тщательно промыл волосы, аккуратно расправляя прядь за прядью и стараясь не дергать резко, как будто делавар все еще мог что-то чувствовать; я распутал все колтуны, выбрал травинки, перхоть, засохшую кровь и прочий мусор. Я расплел его косы и заплел заново, пристроив на прежние места все красные и бирюзовые стеклянные бусы. Потом растер сало с костным мозгом и старательно втер эту массу в кожу скальпа, дал подсохнуть и натер еще раз. Растянул свой трофей на распялке из ивняка, отнес к типи и повесил сушиться в тени.

В тот вечер мы болтали допоздна. Я повесил скальп над своей головой и любовался, как он вращается в потоках теплого воздуха, поднимающегося от очага. Угли потемнели, мы уже засыпали, как вдруг снаружи что-то зашуршало, словно кто-то пытался забраться в типи. Парни насторожились. Судя по прическе, ночным гостем оказалась женщина, но прочее в темноте было не разглядеть.

— Если ты пришла к Эскуте, то я здесь.

— А Неекару прямо перед тобой, по ту сторону очага.

— Вы оба, размечтались, — произнес женский голос. — Забудьте, что я вообще здесь.

— Жена Жирного Волка. Ты смеешься надо мной.

— Где тут Тиэтети?

— Он здесь, — отозвался Эскуте. — Ты с ним сейчас разговариваешь.

— Он здесь или нет?