Сын Бастинды (СИ)

  Монастырские постройки, старейшие из которых насчитывали уже несколько сотен лет, располагались вокруг общего двора. Их простые формы и облицовка отражали поспешность, с которой возводилась обороноспособная обитель. Наверху бесконечной, как показалось настоятельнице, лестницы находился лазарет. В его чуланчике, преобразованном в кабинет, сестра-врачевательница держала свои книги и записи, а сестра-травница - склянки с настоями, настойками, мазями, порошками, реактивами. Низенькая, как все манчики, сестра-травница могла стоять в чулане в полный рост, тогда как для сестры-врачевательницы потолок был слишком низок. Выходило, что у одной соперницы есть свой кабинет, а у другой - нет. Грызня по этому поводу так и не утихала.

  Лазарет располагался под крышей угловой башни. Прикрытый тяжелой дверью, он представлял собой просторное округлое помещение с узкими окнами-бойницами, обращенными в три стороны. Вместо стен и потолка вверх сходились конусом стропила. Взору лежачих больных открывался внутренний каркас крыши и покрывающий его настил. Вверху, под самой кровлей, водились летучие мыши, но они были чище многих больных, и их не трогали.

  "Как будто попала внутрь остроконечной ведьминой шляпы", - подумала настоятельница, переводя дыхание.

  В лазарете было две большие общие палаты. Палата справа от входа предназначалась для нищих и больных мирян; палата слева - для монтий. Настоятельница отодвинула занавеску, ведущую в правую палату, и вошла.

  Лестар - а настоятельница уже не сомневалась, что это он, - неподвижно лежал на высокой кровати, скорее как мертвец, чем как живой человек.

  - Я смотрю, ему не дали подушку, - грозно прошептала настоятельница.

  - Из-за шеи.

  - Понимаю.

  Больше смотреть было почти не на что. Руки и ноги прибинтованы к шинам, грудь обвязана, на голове повязка, из-под которой выбиваются черные, отмытые и смазанные ароматным маслом волосы. Через прорези в повязке видны закрытые глаза с длинными пушистыми ресницами.

  - Что это вы его забинтовали всего, как обожженного? - поинтересовалась настоятельница.

  - Много ссадин и поверхностных ран.

  Настоятельница кивнула. Ее зрение было уже не таким, как раньше. Она нагнулась и внимательно вгляделась в закрытые глаза Лестара. Потом взяла его левую руку и рассмотрела изломанные ногти. На ощупь рука была влажная, как голова скаркового сыра.

  - Снимите с него набедренную повязку.

  Сестра-врачевательница и сестра-травница удивленно переглянулись, но сделали, как было велено.

  У настоятельницы не было случаев стать большим знатоком мужской анатомии, однако глядя на Лестара, она не выказала ни любопытства, ни отвращения, только методично подвинула член и осмотрела мошонку. "Надо было взять с собой очки", - пробормотала она.

  Ей потребовалась помощь, чтобы разогнуться.

  - Хорошо, наденьте ее обратно, - сказала она.

  Монтии повиновались.

  - Я не буду просить вас, сестры, снять с него бинты и показать те синяки, о которых вы говорили - мне достаточно вашего слова. Однако заявляю вам и сегодня же запишу в наш монастырский журнал, что никаких зеленых пятен на коже я не наблюдаю. Я не потерплю разговоров, что в нашем монастыре находится... чудовище. Если вы были настолько нетактичны, что намекнули на это другим сестрам, немедленно скажите им, что ошиблись. Вам понятно?

  Не дожидаясь ответа, она повернулась к юноше.

  Сложно оценить человека по его безжизненному телу. Лицо мертвеца теряет благородство: оно ему больше ни к чему, - а Лестар был уже почти мертвец, так близок к смерти, как только можно приблизиться, не потеряв мельчайшую надежду на выздоровление. В облике юноши не осталось ни волнения, ни покоя.

  Он был молод и хорошо сложен - этого не могли скрыть даже повязки. Молодые тоже умирают, напомнила себе настоятельница, и иногда приветствуют смерть как избавительницу от мук. Ее вдруг наполнил безотчетный восторг от того, что она прожила такую долгую жизнь и даже теперь была здоровее этого умирающего мальчика.

  - Мать-игуменья, что с вами? - спросила сестра-врачевательница.

  - Пустяки. Съела что-нибудь, наверное.

  Итак, осмотр не дал ничего конкретного. Настоятельница повернулась к выходу. Теперь нужно было переговорить с сестрой-поварихой, а потом перейти к следующим делам. Она вздохнула.

  - Всем нам надлежит выполнять свои обязанности, - напомнила она сестре-травнице, поправлявшей постель больному, и сестре-врачевательнице, склонившейся над его пульсом. - Выполнять их сполна и не выходить за пределы.

  - Да, мать-игуменья. - Они почтительно склонили головы.

  "Ни волнения, ни покоя, - снова подумала настоятельница. - Как будто его душа сейчас не здесь. Тело еще не умерло, но душа его покинула. Как такое возможно?"

  "Кощунство! - тут же обругала она себя. - Кощунство и шарлатанство!" И поспешила вниз по лестнице, насколько ей позволяли больные ноги.

  6

  Мать-настоятельница давно не бывала у сестры-поварихи. С желудком, расстроенным десятилетиями неумелой монастырской готовки, она не находила удовольствия в пище и ела лишь для того чтобы поддержать свое существование. Вот и сейчас мысль о кухне вызвала у нее легкую тошноту.