Сын человеческий

Собак тащили на юг, а они рвались на север, туда, куда вели следы беглецов, вслепую плутавших вокруг поселка.

Охранники были сбиты с толку. Все складывалось не так, как они ожидали, — видно, в чем-то они просчитались. Собаки доходили до болота, в котором после ливня сильно поднялась вода, но там запах беглецов терялся в гнилостных испарениях, и собаки снова возвращались назад. В третий раз их плетками погнали вдоль берега на юг в обход непроходимых топей.

Беглецы бесследно исчезли, как привидения.

22

Посреди лесистого островка болото соединялось с небольшой речкой. Касиано и Нати перешли ее вброд; напрасно они пытались найти место, где можно было бы передохнуть и почувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Наконец у излучины, среди густо разросшихся водяных растений, они все-таки остановились: Касиано совсем изнемогал. Каждый шаг стоил ему нечеловеческих усилий. Лихорадка опять вцепилась в него и ни на минуту не отпускала.

Они сидели на толстых корнях ингового дерева, опустив ноги в стоячую глинистую воду. Над ними нависал трепещущий лиственный полог. Ребенок заплакал тихо-тихо. Плач словно доносился из-под земли. Нати, задыхаясь, дала младенцу грудь.

И тут они в первый раз услышали собачий лай в другой стороне болота. Притулившись к черным скользким корням, обвившим его, как щупальца спрута, Касиано метался в лихорадочном бреду, скрипел зубами; тучи москитов облепили ему лицо. Тщетно Нати пыталась их отогнать. Ребенок замолчал и лишь таращился на отца, словно жалел его.

— Нас поймают…

— Нет, они уходят, che karaí! — невнятно бормотала Нати.

— Поймают, рано или поздно…

Где-то далеко снова раздался лай и смолк. Затем он послышался еще два раза через равные промежутки времени: собаки пошли в обход. Все стихло. Касиано очнулся, его знобило, корчило, бросало то в жар, то в холод.

— Собаки… Слышишь, лают, проклятые!

Не выпуская ребенка из рук, Нати тесно прижалась к мужу, стараясь согреть его своим теплом. Палящие лучи полуденного солнца, скрытого от глаз зеленью, накалили сырой полумрак их убежища. Стало невыносимо жарко, и над головами людей, в потоках света, пробивавшегося сквозь листву, заклубился пар.

Теперь, когда приступ лихорадки прошел, Касиано захотел есть. Нати достала из узелка копченое мясо и протянула мужу, но тот с отвращением оттолкнул ее руку:

— Чарки мне осточертело!

Но голод все усиливался, и Касиано, оторвав наконец кусок мяса, принялся его жевать — сперва нехотя, потом с возрастающей жадностью, хотя искусанные губы вспухли и болели. Напоследок оба поели кисло-сладких волокнистых плодов инги.

Подкрепившись, Касиано нагнулся к бурой воде. Нати подумала, что он хочет пить, но Касиано зачерпнул пригоршню глинистой жижи и протянул жене: пусть она залепит ему язвы на плечах, изъеденных москитами. Потом он обмазался с головы до пят этой липкой тошнотворной грязью, а потом велел Нати сделать то же самое и взял у нее ребенка. Нати отказалась:

— Зачем? Я же одета.

— Да это не только от москитов, — настаивал Касиано, — это и от собак… Надо перебить запах тела.

Больше его не трясло: мучительная лихорадка на время оставила Касиано в покое.

Нати наклонилась к воде, вытащила ком вязкой вонючей грязи, размазала ее поверх одежды и привычным движением, словно крася стену своего дома, натерла глинистой кашей руки, ноги и лицо. Только грудь осталась чистой.

Теперь Касиано и Нати напоминали ряженых, отправляющихся на праздник святого Балтазара. Они походили на негров, которые крадут белого ребенка для исполнения ритуальных танцев.

— Надо идти, надо идти, — упорно твердил Касиано.

— А куда? — упавшим голосом спросила Нати.

Касиано и сам не знал. Он не понимал, где они находятся. Может, эта речка — приток Параны, а может, она ведет в другое болото — кто его знает. Он раздвинул плотную завесу листьев и, щурясь от слепящего яркого света, внимательно посмотрел на солнце.

— Оно сядет там… — пробормотал он, указывая в сторону, противоположную реке. — Пойдем на запад. Может, доберемся до Мондая. Берег Параны наверняка охраняется. Пойдем лесом… — И Касиано осекся: на солнце лихорадка снова принялась его трепать, он задыхался.

— Пошли, — глухо выдавил он.

Они покинули свое убежище и вошли в сельву — две бесприютные тени в лохмотьях, измазанные зловонной жижей. Их глаза беспокойно бегали по сторонам, отыскивая выход из чащи. Тень, идущая впереди, держала в руке мачете и раскачивалась, словно в ритуальном танце, другая плелась сзади, прижимая к груди притихший теплый кусочек человеческой плоти.

23

И вот двое — мужчина, с трудом удерживающий в руке мачете, и женщина, через силу несущая ребенка, — опять пытаются совершить невозможное. Они бредут туда, где заходит солнце.