Сын директора

Вспоминаю, как однажды, — это было еще вначале, зимой, — настроение у меня всю ночь было, как говорится, ниже нуля и я все молчал. Болели мускулы, невозможно было терпеть, и я жалел, что пошел на эту работу. Хотелось швырнуть ватник и сбежать. Утром получилось так, что мы с батей Апостолом вышли с вокзала вместе и он предложил мне зайти в закусочную поблизости, куда он ходил каждое утро, съесть по тарелке супа. Ночь была снежная и нас здорово продуло. От супа я согрелся. Старик заказал и по пятьдесят граммов виноградной водки, и я неожиданно для самого себя разговорился. Я рассказал ему то, о чем не говорю ни с кем, — про бегство из школы, и про казарму, и про Таню, и про все остальное. Он ни о чем не спрашивал, только смотрел на меня прозрачными голубыми глазами, а я говорил, будто меня прорвало. Целых два часа мы сидели в этой закусочной.

Он ни о чем не спрашивал, разговорился и, кротко улыбаясь в усы, сказал, что у него есть сын. Большой уже, лет на десять старше меня, кончил на инженера-химика. И внук есть, ему уже пять лет.

Я удивился. В бригаде знали, что у бати Апостола близких нет и что он живет один, но он сказал мне тогда, что сына после института направили на работу в Шумен, где он женился и решил обосноваться, Я спросил, почему он не живет у сына.

— Да неудобно, — сказал старик. — Он сам примак, живет у тестя, да и родители у снохи — люди особенные. Ездил я к ним четыре года назад, внука посмотреть. Побыл два дня и вернулся. Всем было как-то неудобно со мной. Снохе я видно не понравился…

— И с тех пор не виделись?

— С Траяном переписываемся время от времени, да ведь он сильно занят… Хотел высылать мне по двадцатке в месяц, но я ему сказал, чтоб не беспокоился обо мне, пускай все в семью идет. — Он помолчал, я переставил пустую рюмку и долго растирал каплю по клеенке. — Ты, Пешо, не рассказывай про эти дела ребятам, пускай между нами останется. Траян — хороший парень, только, знаешь ведь как бывает, женится человек, навалятся на него заботы… На что уж солнце, а и то не может согреть всех сразу.

Я был другого мнения на этот счет, но промолчал. В закусочной включили радио, загремел какой-то скучный концерт для скрипки и фортепиано. Официант вытирал столы и поглядывал на нас, а мне было страшно тяжело. Мы встали. Выйдя на улицу, батя Апостол вдруг остановился и сказал:

— Такие дела, Пешо. Люди разные, одни хорошие, другие плохие, третьи так… посередке. Ты про того учителя забудь, не надо тебе его помнить. — Он говорил о Ставреве, о котором я ему рассказывал в закусочной. — Совсем не надо. Если где встретишь, отвернись, да и все. Нет смысла душу себе травить. Злоба, она, как змея: допустишь ее до себя, так она угнездится, грызет тебя и сосет, и работа тебе уже не в работу, и сон не в сон.

— У меня на него злобы нет, — сказал я. — Просто так получилось.

— Коли так, оно и лучше.

В ту минуту я действительно верил, что ненависти к Ставреву у меня нет, и что во всем виноват сам. После этого разговора с батей Апостолом мне стало легче, и я остался в бригаде.

Последний электрокар нагружаем мы с Шатуном. Кореш и Студент пошли умываться, оба торопятся, у них какие-то дела в городе. Мрак в туннеле кажется особенно сильным, когда на улице уже светит солнце. Шатун, кидая пакеты, рассказывает, как в прошлом году ездил отдыхать в Созополь и познакомился там с одной немочкой и что потом произошло, но я его не слышу. Случайно мой взгляд падает на открытую дверь экспедиции, и я вижу, что Зорка разговаривает с Неновым. Он приблизил губы к ее уху, и лицо его белеет, как вымазанное мелом. Зорка улыбается, потом смеется и слегка отталкивает его, а он, видимо, довольный шуткой, вертит живыми глазами, хитровато оглядывая ее. Зорка, уже в легком летнем платье и с высокой прической, отправляется домой и Ненов идет за ней.

Они проходят мимо нас с Шатуном — Ненов ухмыляется до ушей, а она — выставив грудь, делает вид, что не замечает меня. Понимаю, что это она нарочно, чтоб позлить и все же меня словно что-то обжигает. Да откуда я знаю, что ей в голову ударит. Как только они выходят из туннеля, я толкаю электрокар на Шатуна, молниеносно переодеваюсь и лечу на улицу, даже не умывшись.

При входе из туннеля мне попадается Кореш с мокрым лицом и рукавами.

— Пешо, видел?

— Угу.

— Хочешь, я с тобой?

— Не надо.

Площадь перед вокзалом залита солнцем, шумит народ, гудят машины. Зорки и Ненова не видно. Куда они девались?

Решаю идти к Зорке — она живет совсем близко, в одном переулке возле Ополченской. Не знаю, зачем я это делаю. А если Ненов даже и там, так что? Драться мне с ним? Разве я могу запретить Зорке делать, что ей захочется? Глупости! Но как подумаю, что она может обниматься с Неновым, в голове у меня начинает шуметь, будто целый паровоз выпустил туда свои пары.

Перехожу трамвайную линию, которая идет к кварталу «Надежда». На углу Ополченской издалека замечаю платье Зорки. Оно тут же исчезает. В ту же минуту чуть не сталкиваюсь с Неновым. Он стоит на трамвайной остановке. Ждет шестерку. Один.