Сын игромана

И вот тогда старший из кураторов заговорил. Это был вопрос, давно уже осевший у Павла в подсознании: на кой ему, собственно, сдалась эта самая работа? Чтобы получать деньги? А разве его любое желание не исполняется здесь бесплатно? Правда, у него есть семья, которую он сам когда-то завел: жена, сын. И когда кураторы повели дело так, что ему надо переселиться к ним насовсем, он, к своей внутренней досаде, не посмел согласиться. Логически это было бы единственно правильным решением, но… Павел чувствовал, что его держат некие древние атавизмы. Три атавизма, не позволяющие развязаться со своей предыдущей жизнью ради той, которая начинается по другую сторону дисплея.

Первым был опять-таки Тимка: уж слишком глубоко въелась в Павла за десять лет привычка дрожать над сыном. Сколько переговорено, сколько детских книг перечитано, сколько пройдено всяких парков и садов, сколько игрушек куплено, сколько раз накачивались шины «Аистенка»… Тут прошлое брало массой, наваливалось на Павла своим масштабом. Оно могло бы служить иллюстрацией к философскому закону о переходе количества в качество.

Вторым атавизмом была женщина, Ирина. Понятно, она не могла выдержать конкуренции – такие ли ждали его на празднике жизни! – но ни с одной из встреченных на этом празднике он не пережил того, что пережил с ней. Когда-то они буквально ходили по пятам друг за дружкой: она во двор мусор выносить, а он ей навстречу: соскучился. Он задержится вечером на работе, а она уже ждет возле метро: вышла его встречать. И так всюду, куда только можно, они таскались вдвоем, а после втроем: сперва с коляской, потом с дитем посередке, держат его с двух сторон за руки. В это время Павлу бы и в голову не пришло, что он может куда-то переселиться – без них, от них, бывших тогда частью его самого.

Но кроме этих двух глупостей его удерживал еще третий, не менее дикий атавизм. Принято думать, что, когда детство проходит, люди перешагивают через него и идут дальше. На самом деле это не так: каждый носит в себе свернувшееся клубком собственное детство. В решающий момент жизни оно может проснуться и повести человека куда захочет. Последним атавизмом Павла было пережитое им детство: пустыри, мальчишки, драгоценности в виде битых стекол и собачьих костей, полусдутый футбольный мяч… А как итог всего – серый могильный холмик, простой и невзрачный, несмотря на все прежние старания Павла развести там цветы. Мать как любила держаться в тени при жизни, так и потом не меняла своих привычек. Но в самой этой серости, скудости, умаленье была какая-то сила, больше всего мешавшая Павлу порвать с унылой реальностью. Временами ему казалось, что сама мать в своем неизменном коричневом жакете стоит на границе обычной и компьютерной жизнью, отталкивая его вытянутыми вперед руками. Прогнать этот образ волевым усилием он не решался.

* * *

Таким образом, переселение откладывалось. Павел смущенно признался кураторам, что еще не готов остаться у них насовсем:

– Мне еще надо дозреть… То есть я понимаю, что так будет лучше, но давайте сделаем это позже…

Наверное, кураторы были разочарованы, но, как всегда, сохраняли безупречную внешнюю корректность:

– Нам очень жаль, сэр, но мы не властны решать за вас. Надеемся, что постепенно вы привыкните к этой мысли… и со временем все совершится.

– Да, да! – горячо отозвался Павел. – Я ведь именно так и хочу – со временем!..

– Но сейчас вы по крайней мере не покинете нас ради бесполезной обязанности бывать на службе?

– В контору – да! В контору я больше не пойду, – с ходу решил он.

– Какой прикажете номер? – быстро поклонился старший куратор, осклабившись от удовольствия.

Павел оказался перед уже знакомым ему огромным меню под названьем «шестое чувство». На нем вспыхивали, перемигивались, мельтешили числа, и единичные, и такие, от которых, вследствие их многозначности, просто рябило в глазах. Их даже нельзя было назвать, потому что для них еще не придумали названия, во всяком случае, Павел его не знал.

Каждое из таких чисел означало определенную ситуацию, призванную удовлетворить тот или иной внутренний настрой человека. Душевные аппетиты тонки и причудливы не меньше, чем прихоти гурмана, которому хочется съесть то жаркого, то сладостей, то вдруг ни с того ни с сего ощутить вкус брусники или черного хлеба, или соленых рыжиков. Мелькающие на табло числа таили в себе все оттенки разнообразных человеческих ощущений. Клиент имел право слегка попробовать любое, чтобы потом выбрать одно из них на весь вечер.

– Начинаем просмотр, сэр? – снова осклабился старший куратор.

Для начала просмотра требовалось просто набрать определенный код: три раза подряд нажать кнопку под цифрой шесть. Получалась трижды повторенная шестерка, обозначающая новое для человека шестое чувство, которое он получит на время сеанса в придачу к прежним пяти. Чувство ничем не ограниченной свободы.