Сын игромана

– Правильно, Алишер. У нас туристический клуб, мы ходим с детьми в походы. А-а, – вдруг радостно заулыбалась она, как человек, наконец доискавшийся до смысла, причем приятного. – Я поняла, к чему ты, любимый, клонишь. Не хочешь, чтобы я работала, так? Наша старуха будет в шоке, когда я ее брошу, но если ты настаиваешь…

– Нет, Валия. Бросить потом, сперва другое…

– Что – другое? – снова пришла в недоумение блондинка.

Он приготовился сказать ей что-то особенное, даже слегка пригнулся к ее уху, но перед этим обвел своими выпуклыми, глянцевито-черными глазами приемную. И, конечно же, увидел вернувшуюся на место Ирину. После этого ему оставалось только рассеянно бросить:

– После договорим.

В тишине стало слышно, как тихонько отщелкивают секунды висящие над головой часы. Напрасно Ирина старалась делать вид, что она сама по себе, напрасно с безразличным выражением рылась в своих бумагах: разговор не возобновлялся. А тут как раз распахнулась дверь кабинета, выпуская «последнего» пациента, и необычная пара проследовала на его место.

17

Жизнь Людмилы Викторовны делилась надвое: когда она в школе и когда не в школе. Первая половина времени требовала от нее собранности, методичности и внимания. Она заставляла себя неукоснительно исполнять свой профессиональный долг, быть той терпеливой и понимающей учительницей, какою ее знали дети, родители и коллеги. Впрочем, учительский труд был любим Людмилой, особенно в некоторых своих проявлениях. Бывает, за окном хлещет дождь, бегут придавленные заботами люди, а в классе – светло и сухо, мел негромко шуршит о доску, к которой обращены внимательные детские рожицы. Или, к примеру, одолеют учительницу тревожные мысли о своей женской судьбе, не знаешь, что решить: и так и так выходит неладно… А в школе – ведешь урок и все знаешь: это так, а это вот так. И все получается, концы сходятся с концами.

Однако Людмила Викторовна отлично знала и темные стороны учительской профессии. Хорошо провести урок иногда, так сказать, под настроение. И совсем другое дело – заниматься с детьми изо дня в день, брать на себя все их проблемы и недостатки, личные и объективные, исправляемые и неисправляемые. Впрочем, абсолютно неисправляемых нет – во всяком случае, так должен считать настоящий учитель. Но эта позиция предусматривает и полный отказ от отдыха, от некоторых собственных потребностей. Болен учитель или здоров, сбылись или не сбылись его надежды в жизни – изволь тянуть воз, без задержки, без передышки. А дашь себе расслабиться, возьмешь, например, бюллетень при зимнем ОРВИ, так выйдет только хуже. Вернешься через неделю на свой пост – уже дети и от твоих требований поотвыкли, и учебный материал подзабыли… Изволь начинать все сначала!

* * *

После школьного дня, заканчивавшегося где-то к семи часам, для Людмилы начиналось пограничное время – вечер. Как правило, он был посвящен тому, чтобы назавтра обеспечить себе такой же день, как вчера. По пути из школы она заходила в магазины, дома занималась хозяйством: производила небольшую уборку в квартире и готовила на скорую руку еду. Совсем немного, ведь обед и полдник она получала в школьной столовой. Потом еще надо было выстирать колготки, отгладить костюм, брючный или с юбкой, в котором пойдешь «сеять разумное, доброе, вечное». Потом проверить тетради, подготовиться к завтрашним урокам – иногда ей удавалось провернуть эти дела еще в школе, а иногда приходилось занимать домашний вечер. Справишься с делами, уже, глядишь, и глаза слипаются. Совершив гигиенические процедуры, Людмила Викторовна ложилась в постель. И тут начиналась вторая половина ее жизни – та, что не в школе…

* * *

Она никогда не засыпала сразу, несмотря на то, что по утрам должна была рано вставать. В ночные часы, когда над ней не довлел учительский долг и не нависали житейские заботы, можно было стать наконец самой собой – страстной по натуре женщиной, мечтающей о любви. Да, Людмила с детства была страстной, сперва не понимая этого, а после стыдясь, потому что эти порывы натолкнулись в ней на сознание собственной непривлекательности. Увы, она была удивительно некрасива: как будто вдавленное внутрь от бровей до подбородка лицо смешно напоминало лягушку. Как это у Николая Заболоцкого в стихах под знаменательным названием «Некрасивая девочка»:

Среди других играющих детей

Она напоминает лягушонка…

Людмила тоже напоминала, да еще как! В детстве над ней смеялись, но все было ничего, пока сама Люда, научившись читать, не приникла к животворным струям русской поэзии. А там почти в каждой строчке: «прекрасная», «влюблен», «дама сердца». Однажды январским вечером, полная обаяния волшебной русской зимы, почерпнутого в «Светлане» Жуковского и в образе пушкинской Татьяны, Люда решила погадать на жениха.

* * *