Сын капитана Алексича

О чем она плакала? О том ли, что вновь ей увиделся поросший тополями переулок, скрипучая дверь «Великого Фантомаса» и слова на афише, зеленым по черному: «Кольцо Нибелунгов»?

Или о том, что все это прошло, никогда уже не вернется как не вернется детство, легкость, беззаботное дыхание и та постоянная радость, что жила в ней когда-то?..

Или же она заплакала от стыда за ту свою ложь, пусть уже давнюю, позабытую всеми?..

Она и сама не знала. Слезы лились из ее глаз, она хотела сдержаться, не плакать, и не могла.

А ночью она проснулась, села на кровати. Записка Сени лежала рядом, на тумбочке. Она снова перечитала ее от первого до последнего слова.

И вдруг поняла все.

Он видел «Кольцо Нибелунгов», может быть, даже тогда, когда она так вдохновенно врала о жителях луны, обладающих легкими и жабрами; он знал, что это все ложь, и не выдал ее.

Что же он подумал о ней? Посмеялся, или осудил, или просто решил — какая же она врушка!

Что теперь говорить! Как бы там ни было, не спросишь его, он уехал, когда-то еще им придется свидеться?

Как была, босая, в одной рубашке, она вскочила с кровати, стала шагать по комнате из угла в угол.

Если бы он был сейчас здесь, возле нее!

О, если бы можно было вернуть прошлое, хотя бы один день, один только день…

Она не знала, как часто люди мечтают вернуть прошлое, чтобы исправить ошибку, чтобы сказать самые нужные, но так и не сказанные когда-то слова…

Спустя три недели к Жене заявился толстый, страдавший одышкой майор. Когда она открыла дверь, он несколько секунд смотрел на нее, потом сказал, чуть задыхаясь:

— Судя по описанию — это вы.

— Вам кого? — немного более резко, чем нужно, спросила Женя.

Вместо ответа он подал ей небольшой, перевязанный телефонным шнуром мешок.

— Семен Леонтьевич просил передать вам…

Он произнес эти слова так тихо, что Женя едва расслышала его.

— Кто? — переспросила она. — Какой Семен Леонтьевич?

— Комарский, — ответил он.

Женино лицо прояснилось. То, что Сеня, друг детства, очкарик Сенька, к тому же еще и Семен Леонтьевич, как-то никогда не приходило ей в голову.

— Все-таки не забыл, — сказала она, прижимая к себе мешок, в котором что-то звенело, должно быть банки с обещанными Сеней маслом и медом.

— Он никогда ничего не забывал, — сказал майор и, вынув платок, вытер им лоб и шею.

Глаза Жени еще смеялись, но что-то в голосе майора, в его взгляде уже поразило ее. И потом она как бы еще раз услышала слова майора: «Он никогда ничего не забывал». Почему «не забывал»? Как же это так?

Она не спросила майора ни о чем. Она только взглянула на него, только взглянула, и майор на секунду отвел свои глаза.

— Он погиб, — сказал майор. — Погиб неделю назад, под Курском…

Мешок выпал из рук Жени.

— Погиб, — повторила она.

Майор кивнул.

— Осколок мины, на месте.

Он поднял мешок с пола.

— За день до этого, именно за день, Семен Леонтьевич передал мне для вас вот это…

Все было как во сне — нереально, невозможно и очень страшно. Хотелось широко раскрыть глаза, проснуться и с радостью осознать — это все привиделось, на самом деле ничего этого нет.

Но это было. И толстый майор стоял перед ней на том же самом месте, где недавно стоял Сеня, и брезентовый, в ржавых пятнах, перевязанный телефонным шнуром мешок, казалось, еще хранил тепло Сениных рук, теперь уже навсегда холодных, затихших…

Майор пожевал губами, расстегнул воротник шинели и снова застегнул его.

— Будьте здоровы, — сказал он, открывая дверь, чтобы уйти. — Простите, я не хотел, я и сам…

Он оборвал себя, ушел, тихо прикрыв дверь.

…Стучали колеса: «Кольцо Ни-бе-лунгов», «Кольцо Ни-бе-лунгов».

Где-то далеко впереди прорезалась бледная полоса. Небо светлело медленно, неохотно расставаясь с ночью.

И когда первые, еще редкие капли дождя наотмашь ударили в стекло, Женя заснула и спала долго, до тех пор, пока поезд не остановился на какой-то станции и чья-то рука громко и настойчиво не постучала в дверь купе.

4. Четвертый пассажир

Он снял синий клеенчатый плащ, осторожно встряхнул его и повесил в угол возле Жениной полки.

Пригладил седые, коротко стриженные волосы, сказал вполголоса:

— Погодка не балует…

Аркадий Аркадьевич подвинулся ближе к окну:

— Садитесь, отдыхайте…

— Мое место, по-моему, наверху, — сказал новый пассажир.

Закинув голову, посмотрел наверх. Карие, влажные, не по возрасту живые и быстрые глаза его встретились с глазами Жени.

— Соседкой будете? — спросил он и сам же ответил: — Отлично.

Был он высок, сухощав, смуглое лицо в резких продольных морщинах, над глазами нависли щетинистые, заметно седеющие брови.

«Похож на отставного военного», — подумала Женя.

И в самом деле, что-то в нем, в высокой, до сих пор сохранившей стройность фигуре, в развернутых плечах, в самом голосе его, звучном, густом, словно бы привыкшем командовать, напоминало кадрового военного служаку.

Синий, изрядно поношенный френч сидел на нем как влитой. Он бросил кожаный чемодан на свою полку, присел рядом с Аркадием Аркадьевичем.

Проснулась Ксения Степановна, щуря заспанные серые глаза.

— Кажется, дождь, — сказала она, со вкусом зевая.