Сын капитана Алексича

Он явно наслаждался растерянным видом Кости, его испугом и непритворной жалостью, а Косте было больно и совестно глядеть на него, и он с ужасом думал, что теперь этот мальчик навсегда останется кривым по его, Костиной, милости…

А однажды Костя случайно увидел издали, что оба глаза у мальчишки открыты, но, когда Костя приблизился, один глаз снова закрылся.

— Гляди… — запел было он старую песню.

Но Костя не стал глядеть. Размахнулся, молча, серьезно, дал ему в ухо, вложив в удар всю свою боль, все пережитое, и неторопливо отошел от него. А тот стоял на месте и растерянно смотрел ему вслед обоими широко раскрытыми глазами.

Потрашев усмехнулся. Почему-то воспоминания детства, даже самые печальные, невольно греют сердце и перебираешь их обычно с теплом, и радостью, и грустью, как самое дорогое, безвозвратно ушедшее, но тем более милое?..

3

Где-то совсем рядом прозвучал звонок. Потрашев вздрогнул, прислушался. Другой, третий…

В дверь постучали. Соседка спросила из коридора:

— Подойдете к телефону? Арсентия Павловича спрашивают.

— Да, да, — поспешно сказал Потрашев.

Молодой женский голос спросил в трубку:

— Скажите, когда похороны?

— Еще не знаю, — ответил Потрашев. — А кто говорит?

— Из Дома пионеров Смольнинского района…

— Позвоните завтра или сегодня вечером, — сказал Потрашев. — Тогда все будет известно.

— Хорошо, я позвоню, — сказал голос. — Я обязательно позвоню.

Потрашев положил трубку. Соседка стояла в дверях своей комнаты.

— Теперь без конца будут звонить, — сказала она. — У него ведь столько знакомых…

Она оказалась права. Телефон звонил безостановочно — какие-то люди спрашивали об одном и том же: когда похороны Арсентия Павловича. Потрашева не покидало чувство удивления: оказывается, он ничего, решительно ничего не знал о жизни отца!

…В прошлом году отец приехал к нему в гости.

Была зима, крепкие декабрьские морозы.

Отец был в легком, подбитом ветром пальтишке. Потрашев уговаривал отца надеть теплое пальто. Он сшил себе новое, но старое было еще совершенно приличным, с коричневым, чуть вытертым воротником.

Отец даже руками замахал:

— Отродясь не любил чужие обноски…

— Так то ж чужие, а это мое, — настаивал сын.

Но отец был неумолим.

— Мне не холодно. И не проси, ничего не выйдет…

Невестка была, по обыкновению, любезна со стариком, предупредительна, готовила к обеду самые вкусные блюда, взяла билеты в театр.

Отец пошел с нею, но вернулся недовольный.

— Пьеса скучная, и актеры играют из рук вон плохо…

Невестка промолчала. А оставшись один на один с мужем, сказала:

— На него трудно угодить…

Однако продолжала быть с ним деликатной, тактичной. Ведь главным ее девизом было сохранять спокойствие в доме, чего бы это ни стоило.

И она твердо блюла свой девиз.

В воскресенье Потрашев взял отца, решил проехаться с ним по городу. Тайная мысль владела им — не только показать отцу город, его город, но и продемонстрировать, как он, его сын, известен и любим в народе.

Он сам вел машину. Останавливался чуть не на каждой улице, выходил из машины, здоровался с людьми представлял их отцу:

— Это — дворник, герой труда. Это — управляющий строительным управлением. Это — наш лучший работник торга.

Ему было отрадно от сознания, что все его знают и он знает всех. И особенно приятно было показать это отцу.

— Мой старик. Ленинградец… — представлял он его.

Отец вежливо, без улыбки протягивал руку.

Иные говорили ему:

— Хороший у вас сын…

Он отвечал серьезно:

— Это уж не мне судить…

И люди немного смущались и не знали, что сказать еще, а потом между собой говорили:

— Строгий папаша у нашего, кремень старик!

Вместе с отцом Потрашев заехал в общежитие текстильного комбината.

Неширокая улица была застроена новенькими, окрашенными в яркие цвета коттеджами.

В комнатах было чисто, уютно — тюлевые занавески на окнах, радиоприемник в красном уголке, половички на лестницах.

— Нравится здесь? — спрашивал Потрашев молодых работниц — ткачих, прядильщиц, ватерщиц.

Все отвечали одинаково:

— Очень даже нравится!

Потрашев поглядывал на отца, стараясь уловить на его лице удивление. Но лицо отца было непроницаемо. Он только спросил сына:

— И много таких общежитий в городе?

Потрашев подумал и ответил с затаенным сожалением:

— Пока еще не очень много.

Отец молчал, а Потрашев продолжал пояснять:

— Это была подлинно народная стройка. Весь город старался для нашего комбината.

Отец смотрел на него, слушал то, что он говорит, и было непонятно, то ли он соглашается с ним, то ли думает какую-то свою, известную ему лишь думу.

Вернувшись домой, старик сказал Игорю, внуку:

— Сегодня знакомился с вашим городом…

Игорь усмехнулся:

— Папа знакомил?

— Да.

Усмешка Игоря стала шире, откровенней.

— Папа был, разумеется, в своем репертуаре?

— Как это, в своем репертуаре? — не понял дед.

Игорь закинул голову назад, широко, простодушно улыбнулся, глядя прямым, открытым взглядом, и стал в этот миг очень похож на своего отца.

— Здорово, дядя Петя! Как жена, уже разродилась? А, привет, Фрося, что новенького? Когда на свадьбе гуляем? Так было? — спросил он деда.

Потрашев не выдержал, рассмеялся от души. Ну и артист, ничего не скажешь!