Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры

– Я видел только деревья, – ответил дон Баррехо. – После нашего форсированного марша они, должно быть, остались очень далеко. Сеньор трактирщик из Сеговии, как можно сварить это животное?

– Индейцы очень любят обезьян; они их варят в печках. Доверьтесь мне. Принесите дров, и я приготовлю отличный завтрак.

Баск хмыкнул и недоверчиво покачал головой.

Даже дона Баррехо слова де Гюсака, казалось, не убедили, – во всяком случае, он сделал недовольную гримасу.

А бывший трактирщик закончил снимать шкуру с ая и завернул тушку в пальмовые листья, выложив брюшную полость, предварительно освобожденную от внутренностей, ароматными травами, которых было достаточно прямо под ногами.

Орудуя драгинассой и руками, он вырыл довольно глубокую ямку и бросил туда, сколько смог, горящих дров.

– Вот очень экономичный и очень быстрый очаг, – сказал дон Баррехо. – Вы, случайно, не кухарничали у индейцев?

– Больше, чем ты себе представляешь, – рассмеялся в ответ де Гюсак. – Могу добавить, что я остался в живых только благодаря своим кулинарным способностям.

– А что с тобой приключилось?

– Я шел через перешеек в компании полудюжины искателей приключений, решивших добраться до Тихого океана и присоединиться к флибустьерам Дэвида, как вдруг в один неудачный день на нас посреди леса обрушился настоящий дождь из стрел. Мы даже не успели заметить, с какой стороны летели стрелы. Мы ответили нападающим залпом из аркебуз, но свист стрел убедил нас, что ружейный огонь ничуть не испугал гордых индейцев; они продолжали забрасывать нас своими стрелами, да так метко, что через четверть часа все мои спутники лишились жизни.

– А тебя уберег какой-то драгоценный амулет? – спросил дон Баррехо, наблюдавший за огнем.

– Разумеется, – серьезно ответил де Гюсак. – В нашем роду хранился освященный медальон, который мои предки всегда носили на сердце. Он был величиной с пиастр.

– Продолжай, – улыбнулся дон Баррехо, – а ты, Мендоса, убери головешки и брось в очаг нашу обезьянку. Мне кажется, ее надо забросать землей, не так ли, де Гюсак?

– А сверху снова разжечь огонь.

– Ну, продолжай же.

– Когда мой отец умер, медальон достался мне, поскольку это была единственная вещь, имевшая хоть какую-то ценность: ведь она была из чистого золота.

– Твои родители, де Гюсак, столь же богаты, как и мои, – прервал его грозный гасконец. – Продолжай.

– Ты не поверишь, но стрелы по крайней мере трижды попадали мне прямо в сердце; но всякий раз они отскакивали в сторону, натыкаясь на амулет.

– Черт возьми!.. Продай мне его.

– Но у меня его больше нет!

– Куда же он делся?

– Он до сих пор висит на шее вождя племени.

– Значит, ты сделал этого плута неуязвимым!.. Будем надеяться, что мы не встретим его на своем пути, – сказал дон Баррехо с легкой иронией. – И чем же закончилась эта история?

– Меня окружили не знаю уж сколько дюжин индейцев, вооруженных луками и палицами; я вынужден был сдаться. К счастью, эти индейцы были людоедами.

– К счастью?!.. – в один голос вскрикнули Мендоса и дон Баррехо.

– Если бы не это обстоятельство, я бы не рассказывал вам здесь об этом страшном приключении.

– Растолкуй получше, приятель, – попросил грозный гасконец. – В твоем рассказе возникло одно темное место, надо бы его прояснить.

– Сейчас ты все услышишь, – ответил де Гюсак. – Так вот. Меня отвели в деревню и, перед тем как отправить в свои желудки, привязали к столбу. Но в тот день им хватало человечины, потому что, как я уже сказал, все мои товарищи полегли на поле боя. Меня оставили для ужина, который кацик хотел устроить для другого вождя. У меня на глазах на некоем подобии вертелов, сделанных из древесины железного дерева, поджарили пятерых моих товарищей. Один индеец, обнаружив мое присутствие на этой мясной оргии, оказался настолько любезен, что протянул мне полуобгоревшую руку и предложил обглодать ее.

– И ты ее сожрал! – закричал дон Баррехо, сморщившись раза три-четыре кряду. – Фу!..

– Я притворился, что хочу попробовать ее, а потом громко выругал поваров, назвав их не ведающими самых элементарных основ кулинарии. Кацик, бывший большим гурманом, как я потом узнал, сразу предложил мне пост главного придворного повара. И вот на следующий день я стал готовить в котлах трупы с картофельным гарниром и ароматными травами.

– И кого же вы варили? – спросил Мендоса.

– Оставшихся пятерых из моих товарищей.

– Гром и молнии!.. Какая смелость!..

– Дорогой мой, речь шла о спасении собственной шкуры. Если бы я не сварил их, трупы поджарили бы другие. Успех был грандиозный, просто необыкновенный. То, что кацик не умер в тот вечер от несварения желудка, на мой взгляд, настоящее чудо.

– Жуткая история! – воскликнул дон Баррехо. – Продолжай, де Гюсак; твой рассказ меня очень заинтересовал.

– В течение пяти месяцев я не делал ничего другого, кроме приготовления жаркого из индейцев, павших в сражениях: некоторых под зеленым соусом, других под красным. Но в один прекрасный день я устал от своей должности и ушел.

– Без медальона?

– Он остался у кацика.

– И как же все закончилось?