Сын Лаймы

Привёл Янка бабку понравившуюся в дом и посадил её на лавчонку. И чует вдруг Марта — как-то странно от незнакомки попахивает. От многих нищих запашок тянул неприятный, ибо в их положении незавидном гигиену-то разводить не особенно и пристало. А тут принюхалась Марта носом своим вздёрнутым — а он у неё обонял здорово, — и удивилась она прямо очень. Ведь старушка не пахла даже, а чисто благоухала, ага! Вроде как жасмином от неё тянуло, черёмухой, мёдом, и всякоразными пахучими цветами…

Впрочем, запах сей был несильным, так что, к примеру, Янка как будто ничего особенного и не ощущал. Или значения не придавал чепухе этой на его взгляд маловажной.

Расселася старушенция возле плиты, довольно захихикала и песенку весёлую стала напевать. Попросила её Марта юбчонку с себя снять, чтобы заштопать её как надо, а Янку во двор она прогнала: давай, говорит, отсюда ступай — иди вон сетки свои починяй!

А у этих марземляндцев верховенство жён над мужьями было не в диковинку. Иной раз смотришь: детина без малого в сажень ростом — а местный народ всегда отличался своей высотою, — но жонка им вовсю-то командует, а иногда и ест его даже поедом… И что удивительно — редко кто из мужиков всерьёз-то огрызался. Хмыкнет, бывало, верзила обиженный этак невозмутимо, плечами слегка пожмёт, да и скажет беспечно: «Чего уж тут поделаешь!.. Делать-то вроде нечего. А-а! — махнёт он рукою, — дурная баба она и есть дурная, что с неё взять-то!»

После чего пойдёт да как баба ему велела, так всё и сделает в точности.

Вот и с Янисом было также. Марту свою он уважал, и характера её крутого чуток побаивался. Поэтому вышел он во двор тотчас и принялся кое-чего налаживать по хозяйству.

А где-то через полчасика сама уже хозяюшка из дому по воду выходит и говорит мужу почему-то шёпотом:

— Ты кого это, вахлак-недотёпа, в дом наш привёл? Старушонка-то умом явно тронутая! Говорит ну совсем же несвязно! Опасаюсь я с сумасшедшей бабкой под одной крышей спать.

Потопал Янка в дом, смотрит — точно! — старушка эта в юбчонке заштопанной по комнате кружится в странном танце, колодочку дубовую набере́мок она взяла, в платок Мартин её обмотала, и вроде как ребёночка заместо деревяги на руках своих представляет.

Ещё и напевает голосочком забавным, словно бы баюкая дитятю качаемую:

Ай-я жу-жу, спи мой мальчик!
Ай-я жу-жу, спи-усни!
Набирайся ты, мой милый,
Самых сильных в мире сил!..

— Вот видишь, — вошедшая с ведром Марта мужу в спину тычет, — бабка-то с явным прибабахом! Гляди — колодку нашу словно сынка укачивает!

— Э-кхым! — громко прокашлялся Янка, внимание гостьи странной к себе привлекая, а потом её и спрашивает:- А что это, бабушка, у тебя на руках — никак ребёночек, а?

— Да-да! — отвечает та возбуждённо. — Это, дорогой Янис, мой сыночек! Видишь — на ручках моих он заснул. Люлечку бы ему… Нету у тебя случаем какой-нибудь люльки?

«И впрямь-то старуха рёхнулась, — почесал затылок Янка, — Ну и дела! Совсем ведь умишком она плохая…»

А сам бабуле не отвечает, а лишь головою отрицательно качает: нету, дескать, у меня люльки никакой, и где её взять, не ведаю я нисколько.

Заплакала тогда старушка безумная, да этак-то горько. Эх, запричитала она жалобно: негде моему сыночку приклонить головушку — один он во всём мире, одинёшенек!..

И до того слезливо она там причитала, что всколыхнула своим плачем горестные Мартины переживания. Вспомнила она вдруг сынка своего, кроху Зиедониса, умершего смертью безвременной во младенчестве, и обильными слезами аж залилася. И вот плачут две женщины эти разные, каждая о своём убивается, и от вида этих терзаний даже у сурового Яниса сердце в груди размочалилось.

— Послушай-ка, муженёк, — обратилась, всхлипывая, к супругу Марта, — а разве люлька от Зиедониса у тебя не осталася? Ты ж ведь, помнится, на чердак её отнёс, когда малютка наш помер — мы же хотели и второго родить ребёнка. А если она и сейчас ещё там, а? Давай-ка сходи, глянь, а если найдёшь, то неси её сюда. Авось бабка и успокоится тогда…

Делать нечего, что ж. Покряхтел мужик недовольно, но женину волю сполнил. Взял он лестницу, к стене её приставил, залез на чердак, глядь — ёлки-палки! — и впрямь ведь люлька берёзовая в уголке завалялася.

Взял он да в дом её и принёс, и без лишних слов к потолку подвесил.

Враз к бабуленции вернулось её веселье! Попросила она Марту наложить в люльку чего-нибудь помягче, потом уложила туда колоду и стала её укачивать.

Да ещё и звуки баюкальные забормотала в придачу.

— А скажи-ка, бабушка, — вздумалось вопросить тут Янке, — а разве у деревяшки этой дубовой имеется душа, а?

— Душа?.. — переспросила старая, а потом аж с лица она спала, — Ах ты ж, боженька, как же я об этом не подумала! Душа, душа… — и она принялась с безумным видом глазами окрест шарить, а потом как крикнет радостно: А, вот, нашла!!!

Да подскакивает прытко к оконцу их махонькому.

— Вот где душа сыночка моего летает! — воскликнула душевнобольная совершенно невменяемо. — И до чего же хорошая душа-то!..