Сын леса

— Беги! — оттолкнула его женщина. — Они убьют тебя вместо медведя.

Алик снова пристально всмотрелся в ее странное лицо с чуть подкрашенными веками.

— А ты? — спросил, держа ее за руку.

— Ты откуда взялся? Здесь только что был медведь! — она сердито вырвала из его ладони свою руку. Что-то нездоровое было в ее лице, в резкой перемене мимики.

Снова пропела отрикошетившая пуля. Осколки камня брызнули сверху.

Стрелок, угрожая, взял прицел ниже.

— Да беги же! — она, как собачонка, оскалила остренькие зубки.

Алик встал, не прячась, начал взбираться по осыпи, постоял на перемычке и поднялся на хребет. Там он сел, рассматривая далекое озеро. Один раз показалось ему — мелькнул на берегу халатик и исчез. «Ну и дела!» — хохотнул, сомневаясь в реальности происходящего.

На обратном пути он еле отыскал рюкзак с грибами. Потом сбился с тропы и спускался напрямую по крутому склону, ободравшись в зарослях барбариса. Даже возле избушки все валилось из рук: навязчиво стояла перед глазами женщина.

Алик помнил ее глаза, чуть вздернутый нос, тонкий аккуратный рот, розовую мочку, острый сосок на груди и не мог представить всю. Да что там всю — даже ее лицо.

Засолив кое-как помятые грибы, он упал на нары — хотел утром отправиться туда же и все выяснить. Стрелок опасен, когда ты о нем не знаешь. Когда знаешь, что он есть, его можно обмануть… «Но почему меня опять заметили? Поджидают, что ли? А если за мной следят!?» — вслух сказал он. «Черт?! — осенила догадка.

— Не может ведь снайпер в безлюдном месте с утра до вечера сидеть на посту».

Но если они видят его постоянно? Если всегда знают, куда он пошел… Тогда все просто… Тогда наблюдают за ним с Башни.

Утром Алик решил запутать снайпера, дав круг, обойти его и появиться неожиданно за его спиной возле самой Башни. На этот раз в рюкзаке вместо выварки был спальный мешок, бинокль и продукты.

Он остановился на левом берегу Байсаурки в чуть заболоченном лесочке напротив пади Аурулы, в которой так и не побывал весной. Когда-то здесь была долгая стоянка туристов: чернело сложенное из камней кострище, груда ржавых банок лежала среди камней. Где-то в этом месте был вход в скрытую от глаз падь, увиденную весной с вершины хребта.

Наверно, он бы и не нашел его, если бы не причудливая осыпь, запомнившаяся весной. Осыпь эта была двух цветов: серые и коричневые полосы сыпучего камня спускались за лесом почти к воде.

Алик бросил на туристской стоянке свой рюкзак и стал подниматься вверх.

Вскоре он увидел прерывистые стежки тропы, которой не пользовались много лет.

Она завела в непролазный кустарник, исчезла там. Воды в пади не было, но осталось поросшее мягким мхом старое русло ручья.

Вот снова появилась чуть приметная тропа. Алик продрался через чащобу и остановился ошеломленный. Оскалив желтые клыки, прямо под ногами у него лежал мертвый волк. Его голова была неестественно задрана к спине, отчего мощная шея выгибалась, как колено. На сером боку зверя темнела огромная черная куча медвежьих экскрементов.

Алик присел на корточки, потянул волка за ухо. Еще не застывшая голова легко откинулась к окровавленной спине. У зверя был переломлен позвоночник.

Чикиндист обследовал местность вокруг побоища, наткнулся на медвежьи следы в старом русле. Похоже, что медведь бежал здесь во всю прыть, и сорванный когтями мох висел на кустах. Алик долго шнырял среди бурелома и кустарника, пока не нашел наполовину съеденную тушу марала. Потревоженный рой зеленых жирных мух и обленившееся воронье поднялись над ней.

Теперь все стало понятно: медведь задрал марала, припрятал мясо, а волчишка повадился ходить к чужой добыче. Разъяренный медведь подстерег волка, свернул ему шею и в сердцах испражнился на вора: пусть все знают, чье мясо лежит.

Мелькнула у Алика подленькая мыслишка — ободрать волка. За полторы сотни можно не побрезговать постирать шкуру. Да только стыдно стало: в медвежьих глазах он бросал тень на весь человеческий род. Конечно, скорей всего, медведь и думать-то не умеет, все равно стало стыдно от житейской корысти.

На желтой хвое под ветвями раскидистой ели Алик прожил двое суток, все откладывая дело, ради которого пришел сюда. Место было удивительное. В падь спускались горные бараны, по-местному — теки, и маралы, а царил в ней лохматый медведь: он азартно раскапывал сурчиные норы, обсасывал с кустов одрябшую кислицу.

Алик просидел бы на скале и еще сутки, хотя иссмолил последний окурок, но с юга потянуло холодом и сыростью. Тяжелые облака вылезли из-за хребта, пришлось возвращаться домой. На полпути его прихватил ливень.

Почти не переставая, дождь моросил неделю. Чикиндист валялся в теплой избушке. Все реже вспоминалась ему странная женщина у озера. «Было ли?» — снова спрашивал он себя и чувствовал, как разливается в груди томительное тепло несбывшихся снов.

Зима началась рано: в начале октября выпал снег на северных склонах и уже не таял. Алик любил эту пору года. Каждый зверь теперь оставлял свой след, а он мог часами бродить, разбирая путаную вязь отпечатавшейся жизни леса, и читать рассказы о рыси, волке, кабане или медведе.