Сын повелителя сирот

Когда он впервые услышал мое пение, то даже не догадывался, что я пела специально для своей матери, запертой в другом вагоне поезда, который вез нас в исправительный лагерь. Так я старалась спасти ее от отчаяния. В поезде были сотни людей с кровоточащими ушами. Это случилось уже после того, как мою старшую сестру отправили в Пхеньян, ведь она была красавицей. Тогда мы всей семьей решили, что отец попытается тайком вывезти мою младшую сестренку, но ему не удалось это сделать. Малышка умерла, моего отца объявили перебежчиком, а нас с матерью – семьей перебежчика. Мы ехали долго, поезд двигался так медленно, что по крыше вагона разгуливали вóроны, поглядывая на нас сквозь вентиляционные отверстия, как на сверчков, до которых они никак не могли добраться. Разговаривать нам запрещалось, но петь было можно. Я пела «Ариран», чтобы мама знала, что со мной все в порядке. Она пела в ответ, в знак того, что она всегда будет со мной рядом.

Наш поезд отправили на запасной путь, чтобы пропустить бронированный состав Великого Руководителя, остановившийся для уточнения дальнейшего маршрута. По вагонам нашего поезда понеслись разные слухи, создавая безмолвную панику, поскольку мы не знали, чтó нас ожидает. Люди гадали, чтó сейчас происходит в других вагонах и выволакивают ли кого-то из пассажиров наружу, поэтому я пела, громко, изо всех сил, надеясь, что мамочка услышит мой голос сквозь крики и стоны.

– Внезапно дверь нашего вагона распахнулась, охранники ударили стоявшего рядом мужчину, и тот упал на колени. Когда они велели ему поклониться, мы все подчинились этому приказу. И тут в ореоле яркого света перед нами появился Великий Руководитель: «Кажется, я слышал пение соловья? – удивился он. – Скажите, кто из вас – эта печальная птичка?». Но все молчали.

«Кто исполнил нашу национальную мелодию с таким чувством? – спрашивал Великий Руководитель, проходя через ряды людей, стоявших на коленях. – Какой человек способен очистить свое сердце от всего постороннего и наполнить им сосуд патриотического пыла? Пожалуйста, допойте эту песню. Как можно ее не допеть?»

Стоя на коленях, я запела сквозь слезы:

Ариран, Ариран, а-ра-ри-е,
Я иду по холму Ариран.
Я поверила, тебе, что весною
Мы будем пировать на холме Ариран.
Ариран, твои ноги ослабнут прежде,
Чем ты отойдешь от меня
На десять шагов.

Великий Руководитель закрыл глаза и улыбнулся. Я не знала, чтó хуже – разозлить его или доставить ему удовольствие. Я знала только то, что моей матери не выжить без меня.

Ариран, Ариран, а-ра-ри-е,
Ариран, я совсем одна
С бутылкой рисового вина,
Под юбкой.
Я искала тебя, любовь моя,
В нашем потайном месте,
В лесу, в лесу Одон.
Ариран, Ариран,
Верни мне мою любовь.

Когда я закончила, Великий Руководитель, кажется, не услышал далекой песни, которая доносилась в ответ.

Меня привели в его личный вагон с такими толстыми стеклами, что они искажали проникавший в них свет, придавая ему зеленоватый оттенок. Здесь он попросил меня прочитать отрывок из истории, которую сам для меня напечатал. Она называлась «Разлученные тираны». Как мог он не почувствовать исходивший от меня дурной запах грязного тела и голода, который отравляет все дыхание? Я прочитала строки, хотя в тот момент они ничего для меня не значили. Я едва смогла закончить предложение, не потеряв сознание.

С возгласом «Браво!» Великий Руководитель стал мне аплодировать. «Обещай мне, – сказал он. – Обещай мне, что ты выучишь мои строки, скажи, что ты согласна сыграть роль».

Откуда он знал, что я даже не имела смутного представления о кино, слушая только радиотрансляции революционных опер? Откуда я знала, что в поезде Великого Руководителя есть вагоны, предназначенные для куда менее благородных целей, чем актерские прослушивания?

–Великий Руководитель сделал широкий театральный жест: «Конечно, такова тонкая природа этого вида искусства, – добавил он, – что мои строки станут твоими словами. Люди увидят тебя на экране и будут помнить только то, что передал твой голос, который оживил эти строки».

И тут бронированный состав тронулся, увозя меня с собой.