Сын цирка

Вероника Роуз и Дэнни Миллс решили, что их одаренный сын должен посещать подготовительную школу в Новой Англии, но Вера не стала ждать, пока юный Мартин достигнет нужного возраста для посещения средней школы; по мнению Веры, мальчик становился слишком набожным. Помимо того, что́ ему уже успели преподать иезуиты, они вбили мальчику в голову, что он по воскресеньям должен ходить на мессу, а также исповедоваться. «В чем должен признаваться этот ребенок?» – спрашивала Вера у Дэнни. Она имела в виду, что юный Мартин вел себя и так слишком хорошо для нормального мальчика. Что касается мессы, Вера сказала, что из-за этого накрываются известным о́рганом ее выходные, и поэтому Дэнни сам отводил Мартина в церковь. Так или иначе, воскресное утро для Дэнни проходило впустую; с такого похмелья ему было все равно, что делать на мессе – сидеть и слушать или опускаться на колени.

Сначала родители послали молодого Мартина в школу-интернат Фессенден в штате Массачусетс; она была строгой, но не религиозной, и Вере понравилось, что школа недалеко от Бостона. Навещая Мартина, она могла останавливаться в отеле «Риц-Карлтон», а не в каком-то говенном мотеле или выпендрежной деревенской гостинице. Мартин начал учебу в Фессендене с шестого класса и пробыл в интернате до девятого класса включительно, который здесь был выпускным; к себе Мартин не испытывал особой жалости: там были ребята и помоложе его, хотя у большинства воспитанников была пятидневка – это означало, что на выходные они уезжали домой. Среди семидневных, как Мартин, воспитанников было много иностранных учеников или американцев, чьи семьи находились на дипломатической службе в недружественных странах. Некоторые из иностранцев, как сосед по комнате Мартина, были детьми дипломатов, проживавших в Вашингтоне или Нью-Йорке.

Хотя Мартин Миллс предпочел бы жить один, без соседа по комнате, но его общество вполне устраивало юного Мартина, которому было позволено развешивать на стенах что угодно, если только без ущерба для стен и без всяких там непристойностей. Непристойное Мартина Миллса не соблазняло, однако оно соблазняло его соседа по комнате.

Его звали Ариф Kома, и он был из Турции; его отец служил в Нью-Йорке в консульстве Турции. Ариф прятал календарь с женщинами в купальниках между матрасом и пружинами кровати. Ариф не показывал календаря Мартину и обычно ждал, пока Мартин заснет, чтобы поонанировать на всех двенадцать женщин. Нередко спустя полчаса после того, как выключался свет, Мартин видел фонарик – пятно света сквозь простыню и одеяло – и слышал соответствующий скрип пружин кровати Арифа. Мартин тайком полистал этот календарь, когда Ариф был в душе или, может, его просто не было в комнате, – и оказалось (судя по страницам, которым больше всего досталось), что Ариф предпочитал всем прочим мисс Март и мисс Август, хотя Мартин не мог понять почему. Однако за неимением времени Мартин не мог рассмотреть календарь во всех деталях, поскольку в комнате, которую он делил с Арифом, не было никакой двери – только занавеска, и если бы воспитатель застал его за календарем с женщинами в купальниках, женщины (то есть все двенадцать месяцев) были бы конфискованы. А это, как считал Мартин, было бы несправедливо по отношению к Арифу.

Скорее даже не из растущей дружбы, а из какого-то молчаливого взаимного уважения эти два мальчика продолжали быть соседями по комнате в последний год обучения в интернате Фессенден. В заведении предполагалось, что если вы не жалуетесь на соседа по комнате, то он вас устраивает. Кроме того, мальчики были в одном и том же летнем лагере. Весной в первый год своего пребывания в Фессендене, когда Мартин искренне скучал по своему отцу и представлял, какие ужасы совместной жизни ожидают его впереди в летние месяцы, по возвращении в Лос-Анджелес, Вера прислала мальчику брошюру-рекламу одного летнего лагеря. Туда Мартина и отправляли; вопрос был уже решенный, и когда Мартин перелистывал брошюру, Ариф вместе с ним рассматривал фотографии.

– Я тоже мог бы в какой-то такой поехать, – сказал турок Мартину. – Я имею в виду, мне тоже придется куда-то отправиться.