Сын цирка

Но расстроила доктора даже не внезапная мысль о том, что Джон Д. также может оказаться гомосексуалистом, а скорее воспоминание об отчужденности Джона Д. в годы его скрытой от глаз швейцарской жизни. В конце концов Невилл, а не Дэнни должен был быть отцом близнецов! И как характеризует меня то, что Джон Д. ничего мне не сказал? – спросил себя доктор.

Инстинктивно (как если бы она была его любимым Джоном Д.), Фаррух обнял девочку. Как он сообразил позже, Мадху сделала только то, что ее учили делать, – она обняла его в ответ, неприлично вильнув всем телом. Это потрясло его – он отстранился, когда она начала целовать его в шею.

– Нет, пожалуйста… – начал он.

Затем с ним заговорил миссионер. Ясно, что Мартин Миллс пришел в восторг оттого, что колченогий мальчик наслаждается полетом.

– Взгляните на него! Держу пари, что он попытается пройтись по крылу самолета, если мы скажем ему, что это безопасно!

– Да, держу пари, что так и будет, – сказал доктор Дарувалла, не отрывая взгляда от лица Мадху.

Страх и растерянность девочки-проститутки были зеркалом чувств Фарруха.

– Чего вы хотите? – шепнула ему девочка.

– Нет, не то, что ты думаешь… Я хочу, чтобы ты убежала, – сказал ей доктор.

Эти слова ничего для нее не значили, и она не ответила. Она продолжала в упор смотреть на него; в ее глазах застыли доверие и замешательство. Уголки ее губ кроваво окрасились, рот ее заполонила неестественная краснота – Мадху снова жевала паан. На шее Фарруха, около горла, где она поцеловала его, осталось яркое пятно, будто укус вампира. Он коснулся этой отметки, и кончики его пальцев тоже окрасились. Иезуит увидел, что Фаррух смотрит на свою руку.

– Вы порезались? – спросил Мартин Миллс.

– Нет, все в порядке, – ответил доктор Дарувалла, однако это было не так. Фаррух признался самому себе, что он знает о желании даже меньше, чем этот будущий священник.

Вероятно почувствовав его смятение, Мадху снова прижалась к его груди. Опять же шепотом она спросила:

– Чего вы хотите?

Доктор ужаснулся, осознав, что Мадху спрашивает его о сексе.

– Я хочу, чтобы ты была ребенком, потому что ты и есть ребенок, – сказал девочке Фаррух. – Пожалуйста, постарайся быть ребенком.

В улыбке Мадху отобразилась такая готовность, что на мгновение доктор подумал – девочка его поняла. Совсем как ребенок, она прошлась пальцами по его бедру, затем, уже не как ребенок, Мадху твердо положила свою маленькую ладонь на пенис доктора Даруваллы. Она не искала его на ощупь – она точно знала его местоположение. Сквозь ткань своих летних штанов доктор почувствовал тепло руки Мадху.

– Я постараюсь сделать, как вы хотите, – все, что вы хотите, – сказала ему девочка-проститутка.

Доктор Дарувалла тотчас убрал ее руку.

– Прекрати! – воскликнул Фаррух.

– Я хочу сидеть с Ганешем, – сказала ему девочка.

Фаррух дал ей поменяться местами с Мартином Миллсом.

– Я вот над чем подумал, – прошептал миссионер доктору. – Вы сказали, что у нас будут две комнаты на ночь. Только две?

– Полагаю, мы можем взять и больше… – начал доктор. У него дрожали ноги.

– Нет-нет, это не то, к чему я клоню, – сказал Мартин. – Я имею в виду, что дети, по-вашему, будут в одной комнате, а мы будем в другой?

– Да, – ответил доктор Дарувалла. Он не мог унять дрожь в ногах.

– Но – хорошо, я знаю, вы будете думать, что это глупо, – но мне кажется, было бы разумным не позволять им спать вместе. Я имею в виду, в одной комнате, – добавил миссионер. – В конце концов, мы можем только догадываться об ориентации этой девочки.

– О чем? – спросил доктор. Ему удалось справиться с дрожью лишь одной ноги.

– Я имею в виду ее сексуальный опыт, – сказал Мартин Миллс. – Надо полагать, что у нее были какие-то… сексуальные контакты. Я имею в виду, что вдруг Мадху захочется соблазнить Ганеша? Понятно, что я имею в виду?

Доктор Дарувалла очень хорошо знал, что имел в виду Мартин Миллс.

– Вы правы. – Это было все, что доктор сказал в ответ.

– Тогда пусть мальчик и я будем в одной комнате, а вы и Мадху в другой? Видите ли, я не думаю, что отец настоятель одобрил бы такую ситуацию – провести ночь в одной комнате с девочкой, – объяснил Мартин. – И это противоречит моим обетам.

– А, да… ваши обеты, – ответил Фаррух. Наконец и другая его нога перестала дрожать.

– Вы считаете, что я абсолютный глупец? – спросил иезуит доктора. – Я думаю, вы считаете идиотизмом с моей стороны предполагать, что Мадху склонна соблазнять просто потому, что бедный ребенок был… тем, кем она была.

Но Фаррух еще чувствовал, что у него до сих пор эрекция, хотя Мадху прикоснулась к нему лишь на мгновение.

– Нет, я думаю, что вы достаточно мудры, чтобы обеспокоиться по поводу ее… склонности, – ответил доктор Дарувалла. Он говорил медленно, потому что пытался вспомнить известный псалом. – Как там – в двадцать третьем псалме? – спросил доктор схоласта. – «Если я пойду и долиною смертной тени…»[97]

– «Я не убоюсь зла…» – сказал Мартин Миллс.

– Да, именно так. Я не убоюсь зла, – повторил Фаррух.