Сын цирка

Ганеш, возможно, ожидал, что водитель будет говорить только на гуджарати, поэтому нищий был рад, узнав, что Раму был таким же маратхом, который говорит на маратхи и на хинди. Хотя Фарруху было трудно уследить за их разговором, похоже, что Ганеша интересовали все возможные цирковые профессии, доступные калеке с одной нормальной ногой. Со своей стороны, Раму был обескуражен; он предпочел говорить об автовождении, демонстрируя свою яростную технику переключения скоростей (вместо того, чтобы использовать тормоза) и уверяя Ганеша, что невозможно стать водителем без здоровой правой ноги.

К чести Раму, он не смотрел на Ганеша, когда говорил все это; к счастью, водитель был заворожен безумием, которое творилось на дороге. Скоро станет темно; тогда, возможно, доктор и расслабится, потому что лучше не видеть, как приближается собственная смерть. С наступлением темноты будет только внезапная близость ревущего гудка и ослепляющий свет фар. Фаррух представил себе клубок тел в кувыркающемся «лендровере»; нога здесь, рука там, чей-то затылок, кость, выбитая из локтевого сустава, – и неведомо, кто есть кто и где земля или черное небо (поскольку фары наверняка будут разбиты и в волосах будут осколки стекла, такие же мелкие, как песок). Они почувствуют запах бензина, пропитавшего их одежду. И наконец увидят огненную вспышку.

– Отвлеките меня, – сказал доктор Дарувалла Мартину Миллсу. – Давайте поговорим. Расскажите мне хоть что-нибудь.

Иезуит, который провел свое детство на автострадах в Лос-Анджелесе, казался спокойным в несущемся «лендровере». Обгоревшие обломки на обочине дороги не интересовали его – даже перевернутая колесами вверх, еще горящая машина, – а растерзанные животные, валяющиеся вдоль всего шоссе, интересовали его лишь тогда, когда он не мог узнать их по останкам.

– Что это было? Вы это видели? – спросил миссионер, крутя головой.

– Мертвый вол, – ответил доктор Дарувалла. – Пожалуйста, поговорите со мной, Мартин.

– Я знаю, что он был мертв, – сказал Мартин Миллс. – Что такое «вол»?

– Кастрированный бык – молодой, – ответил Фаррух.

– Еще один! – воскликнул схоласт, снова поворачивая голову.

– Нет, это была корова, – сказал доктор.

– А раньше я видел лежащего верблюда, – заметил Мартин. – Вы видели верблюда?

– Да, видел, – ответил Фаррух. – Теперь расскажите мне какую-нибудь историю. Скоро стемнеет.

– Жаль, так много всего, на что можно посмотреть! – сказал Мартин Миллс.

– Ради всего святого, отвлеките меня! – выкрикнул доктор Дарувалла. – Я знаю, что вы любите говорить, – расскажите мне хоть что-нибудь!

– Ну… о чем вы хотите, чтобы я вам рассказал? – спросил миссионер.

Фарруху хотелось убить его.

Девочка заснула. Они посадили ее между собой, потому что боялись, что она прислонится к одной из задних дверей; теперь она могла прислониться только к ним. Спящая Мадху казалась беспомощной, как тряпичная кукла; чтобы ее не мотало туда-сюда, им приходилось прижимать ее к себе и придерживать за плечи.

Ее душистые волосы касались горла доктора Даруваллы у открытого воротника его рубашки; ее волосы пахли гвоздикой. Когда «лендровер» кренился набок, Мадху падала на иезуита, который не обращал на нее внимания. Но Фаррух чувствовал ее бедро. Когда «лендровер» снова выворачивал, чтобы проскочить вперед, плечо Мадху касалось груди доктора; ее согнутая в локте рука ползала по его бедру. Иногда Фаррух замирал, чувствуя дыхание Мадху. Доктор старался не думать о том неловком и непонятном, что ждет его ночью в одной комнате с ней. Фаррух пытался отвлечься не только от бездумного лихачества Раму.

– Расскажите мне о своей матери, – сказал доктор Дарувалла Мартину Миллсу. – Какая она? – В мерклом, еще не погасшем свете дня доктор увидел, как напряглась шея миссионера; глаза его превратились в щелки. – А как ваш отец, чем занимается Дэнни? – добавил доктор, но рана уже открылась.

Фаррух мог бы сказать, что Мартин не слышал его второго вопроса; иезуит погрузился в прошлое. Мимо пролетали отвратительные картины убитых на дороге животных, но фанатик этого больше не замечал.

– Хорошо; если вы этого хотите. Я расскажу вам маленькую историю о моей матери, – сказал Мартин Миллс.

Так или иначе, доктор Дарувалла знал, что история не будет «маленькой». Миссионер не был минималистом; он предпочитал подробное изложение. Действительно, Мартин не упустил ни одной детали; он рассказал Фарруху абсолютно все, что мог вспомнить. Об удивительном цвете лица Арифа Комы, о различных запахах мастурбации – не только Арифа, но и о тех, что оставались на пальцах няни – студентки Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.