Сын цирка

– Думаю, что эта ужасная женщина так вам сделала, – осмелилась сказать Эми Сорабджи. – Похоже, она вас укусила!

Джон Д. просто продолжил танец – поскольку губа опухла, ему было больно усмехаться.

– Знаете, все находят ее ужасной, – сказала Эми. Молчание Дхара сделало ее менее уверенной в себе. – А кто та первая женщина, с которой вы были? – спросила Эми. – Та, что ушла?

– Стриптизерша, – сказал Инспектор Дхар.

– Да ну – правда? – воскликнула Эми.

– Правда, – ответил Джон Д.

– А кто та блондинка? – спросила Эми. – Мне показалось, что она чуть не плакала.

– Моя бывшая подруга, – ответил актер.

Он уже устал от девушки. Идея интима для юной девицы заключалась в том, чтобы получать ответы на все ее вопросы.

Джон Д. был уверен, что Вайнод уже ждет снаружи; карлик наверняка вернулся, после того как отвез Мюриэл в «Мокрое кабаре». Дхар хотел лечь в постель, один; он хотел приложить еще льда к губе, а также извиниться перед Фаррухом. Со стороны актера было нехорошо бросить реплику, что подготовка к соблазнению миссис Догар – это вам не «цирк»; Джон Д. знал, что такое цирк для доктора Даруваллы, – было бы великодушней сказать, что подготовка к задержанию Рахула – это вам не «пикник». И вот теперь неугомонная Эми Сорабджи пыталась создать себе (и ему) ненужные проблемы. Пора уматывать, подумал актер.

В этот момент Эми бросила быстрый взгляд через плечо Дхара; она хотела уточнить, где ее родители. Какая-то троица, нетвердо стоящая на ногах, заслоняла от Эми доктора и миссис Сорабджи – это мистер Баннерджи пытался танцевать одновременно со своей женой и вдовой мистера Лала, и Эми решила воспользоваться этим моментом личной свободы. Она коснулась мягкими губами щеки Джона Д. и прошептала ему на ухо:

– Я могла бы поцеловать эту губу, и ей станет лучше!

Джон Д. плавно наворачивал круги. Его невозмутимость заставила Эми почувствовать себя неуверенно, и поэтому она прошептала жалобней – по крайней мере, конкретней:

– Я предпочитаю зрелых мужчин.

– Правда? – сказал киногерой. – И я, – сказал Инспектор Дхар глупой девушке. – Я тоже!

Это помогло ему освободиться – это всегда срабатывало. Наконец-то Инспектор Дхар мог умотать.

25 День юбилея

Не обезьяна!

Понедельник, 1 января 1990 года оказался для колледжа Святого Игнатия юбилейным днем, поскольку с него начинался сто двадцать шестой год служения миссии. Доброжелатели были приглашены на легкий ужин, который должен был состояться под вечер. Затем планировалась специальная предвечерняя месса, на которой можно было бы официально представить Мартина Миллса католической общине Бомбея; вот почему отец Джулиан и отец Сесил были весьма огорчены, завидев, в каком плачевном состоянии схоласт вернулся из цирка. Минувшей ночью Мартин своим растерзанным видом с окровавленными и болтающимися бинтами испугал брата Габриэля, который принял его за блуждающий призрак какого-то преследуемого иезуита – за несчастную душу, которую пытали и затем предали смерти.

Ранее, еще до наступления ночи, фанатик настоял на том, чтобы отец Сесил выслушал его исповедь. Отец Сесил так устал, что уснул, не успев отпустить грехи Мартину. Как всегда, исповедь Мартина оказалась бесконечной, и отец Сесил так и не уловил ее сути, пока не отключился. Старого священника поразило, что Мартин Миллс решил покаяться по поводу всех перипетий своей жизни.

Мартин начал с периода своего новициата в Святом Алоизии в Массачусетсе, перечислив несколько разочарований в себе самом. Отец Сесил старался внимательно выслушивать схоласта, поскольку в его голосе звучала неотложная потребность высказаться; однако способность молодого Мартина виниться во всех смертных грехах была неисчерпаемой – вскоре бедный священник почувствовал, что его участие в исповеди Мартина излишне. Например, Мартин признался, что, будучи послушником в Святом Алоизии, совершенно не был впечатлен священным событием – прибытием в дом послушничества в Массачусетсе святых мощей, то есть руки святого Франциска Ксаверия. (Отец Сесил подумал, что в этом нет ничего плохого.)

Прислужником, явившимся с отрубленной рукой святого, был небезызвестный отец Терри Финни из Общества Иисуса; он самоотверженно разъезжал с этой «золотой» реликвией по всему миру. Мартин признался, что ему святая рука показалась не чем иным, как скелетом чьей-то конечности под стеклом, чем-то отчасти уже обглоданным – какими-то объедками. Лишь теперь схоласт осмелился признаться в таких богохульных мыслях. (К этому моменту отец Сесил уже крепко спал.)

Дальше – больше. Мартина беспокоило, что ему понадобились годы, чтобы разрешить вопрос о Божественной милости. И порой схоласт чувствовал, что он делает сознательное усилие, чтобы не думать об этом. Старому отцу Сесилу действительно стоило бы это услышать, потому что Мартин Миллс был полон опасных сомнений. В конечном счете эта исповедь и привела молодого Мартина к его нынешнему разочарованию в себе, что и сказалось на его поездке в цирк и обратно.