Сын цирка

Старые страхи и новая угроза

Это сообщение он слушал уже двадцать лет. Он получал эти звонки в Торонто и в Бомбее, у себя дома и в своем офисе. Он пытался засечь, откуда ему звонят, но безуспешно; все вызовы были сделаны с телефонов в общественных местах – из почтовых отделений, вестибюлей гостиниц, аэропортов и больниц. И независимо от того, насколько Фаррух был знаком с их содержанием, его всегда гипнотизировала ненависть, стоявшая за ними.

Голос, полный жестокой насмешки, начинал с указания старого Лоуджи для добровольцев из отряда медицины катастроф – «Перед тем как заняться переломами или ранами, в первую очередь обращайте внимание на утраченные конечности и крайне тяжелые травмы», а затем, оборвав цитату, голос говорил: «Что до „утраченного“, то твой отец утратил голову, напрочь! Я видел ее, сидя на пассажирском сиденье, еще до того, как пламя охватило машину. А что до „тяжелых травм“ – его руки не могли выпустить руль, хотя пальцы уже горели! Я видел сожженные волосы на его руках, прежде чем собралась толпа и мне пришлось исчезнуть. И твой отец говорил, что „лучше всего, чтобы травмами головы занимались специалисты, если таковые имеются“, – так вот, что до травм головы, так это я – специалист! Я сделал это. Я оторвал ему голову. Я видел, как он горит. И я говорю тебе – он получил по заслугам. И вся ваша семья тоже».

Это была та же самая старая страшилка – доктор Дарувалла слышал ее уже двадцать лет, – но реакция на нее не изменилась. Он сидел в спальне, и его била дрожь, точно так же, как сотни раз прежде. Его сестра в Лондоне никогда не получала таких сообщений. Фаррух предполагал, что она была избавлена от этого только потому, что абонент не знал ее фамилии в замужестве. Его брат Джамшед получал в Цюрихе такие звонки. Сообщения для обоих братьев были записаны на различных автоответчиках и на нескольких магнитофонных пленках в полиции. Как-то в Цюрихе братья Дарувалла вместе с женами несколько раз прослушали одну из этих записей. Никто так и не опознал голоса звонившего, но, к удивлению Фарруха и Джамшеда, их жены утверждали, что абонентом была женщина. Братья всегда считали этот голос явно мужским. Но сестры Джулия и Жозефина стояли на своем, утверждая, что то, в чем обе были убеждены, мистическим образом неизменно сбывается. Они были уверены, что звонила женщина.

Спор был еще в самом разгаре, когда в квартиру Джамшеда и Джозефины приехал на обед Джон Д. Каждый настаивал на том, чтобы Инспектор Дхар разрешил все сомнения. В конце концов, у актера был поставленный голос и он был обучен различать голоса и подражать им. Джон Д. прослушал запись только один раз.

– Этот человек пытается говорить, как женщина, – сказал он.

Доктор Дарувалла был в ярости – не столько от этого мнения, которое он нашел просто нелепым, но от той возмутительной безапелляционности, с которой высказывался Джон Д. Доктор был уверен, что это в нем говорил актер – актер в роли детектива. Вот откуда этот высокомерный, самоуверенный образ – из вымысла!

Все стали возражать Дхару, и поэтому актер перемотал ленту; он еще раз прослушал запись, а точнее – еще дважды. Потом вдруг манерность, которую доктор Дарувалла связывал с Инспектором Дхаром, испарилась; теперь перед ними был серьезный, оправдывающийся Джон Д., который сказал:

– Простите, я был не прав. Это женщина, которая пытается говорить как мужчина.

Поскольку это утверждение было высказано с меньшей уверенностью и совсем не с той подачей, что была характерна для Инспектора Дхара, доктор Дарувалла сказал:

– Давайте перемотаем и еще раз послушаем.

На этот раз все согласились с Джоном Д. Это была женщина, и она старалась говорить мужским голосом. И этого голоса они никогда раньше не слышали – с этим тоже все согласились. Ее английский был почти безупречным – звучал вполне по-британски. С едва уловимым акцентом хинди.

– Я сделал это. Я оторвал ему голову. Я видел, как он горит. И я говорю тебе – он получил по заслугам. И вся ваша семья тоже, – говорила женщина, возможно, больше ста раз за прошедшие двадцать лет. Кто она? Откуда ее ненависть? И она ли это сделала?

Ее ненависть могла бы быть сильнее, если бы она не сделала этого. Но тогда зачем брать на себя это убийство? За что можно так возненавидеть Лоуджи? Фаррух знал, что его отец много чего наговорил лишнего, чтобы оскорбить всех и каждого, но, насколько Фарруху было известно, его отец никому лично не причинил зла. В Индии легко было предположить, что источником любого насилия является либо месть каких-то политических противников, либо оскорбление чьих-то религиозных чувств. Когда такого выдающегося и прямодушного человека, как Лоуджи, взрывают в заминированном автомобиле, то подобное убийство автоматически относят к разряду заказных. Однако Фаррух должен был задать себе вопрос: что, если его отец стал жертвой чьего-то личного гнева, что, если его убийство выходило за привычные рамки?