Сын тумана

– Прежний патор Эндэры и Тагезы покинул обитель, где провел почти два года в молитвенном уединении, – Иларио глянул в глаза Оллэ, не пряча досады. – Вряд ли божья помощь заметна в том, что четыре десятка служителей обители расстались с жизнью, когда Паоло внезапно направился в паломничество. Именно так сам он называет поездку в закрытой карете прямиком во владения маджестика и под охраной его людей. Говорят, скромный служитель Паоло после заточения ослаб телом, но окреп духом: исцеляет наложением рук и молитвою. Сделался свят, прорицает грядущее. Нет в том грядущем Эндэры, нет еретического и мерзостного Алькема, но есть великая Тагеза, которая милостиво уступает перевалы Понских гор Турании, а часть своих северных прибрежных земель – Галатору, давно желавшему заполучить порты вне островов. Еще Паоло отчетливо видит, как гибнут отступники на островах, как там сбывается замысел, созданный мною… Горят костры, ночь светла и всякое горло нераскаявшегося еретика захлебывается его же порченной кровью.

Иларио с хрустом сжал пальцы на рукояти ножа. Длинное лицо дрогнуло, шрам на щеке побледнел – но библиотекарь справился с собой, медленно выдохнул и старательно улыбнулся, разжимая сведенные судорогой пальцы и убирая нож. Абу сокрушенно покачал головой и сам налил порцию сидра, сам сунул кубок в ладонь Иларио.

– Ты хотя бы не измышлял способа, позволяющего привлечь на свою сторону нэрриха, – утешил Абу библиотекаря. – Это я от большого ума создал прочнейшую цепочку обстоятельств, способную при необходимости вынудить детей ветра согласиться на найм в чуждой им войне. Я трепал языком и похвалялся умом, увы, я любуюсь собою слишком уж охотно и порой не знаю меры… После того разговора не прошло и трех лет, а учитель Оллэ уже покинул мир, и нэрриха Борхэ повез лучшую из найденных плясуний в Галатор.

– Что за мерзкое создание мы терпим, дон Оллэ! Вы только послушайте, – искренне пожаловался Иларио, – даже во грехе он желает превзойти меня.

– Да ну вас, – отмахнулся Оллэ. – Нашли, чем утешать друг друга. Я воспитал ученика, отравившего меня, я позволил другому своему ученику умирать вместо себя и принял жертву как должное. Я прогнал мальчишку Виона, когда он первый раз в жизни поступился гордостью и просил о помощи. Тогда-то он и попал в когти твари. Все мы ошибаемся… Иногда даже понимаем, в чем именно. Но сейчас это едва ли важно. Пока мы выберемся из нынешнего, как сказал бы честный Кортэ, дерьма, сколько новых грехов совершим! Даже питие сидра ясным днем будет едва ли замечено всеединым в кровавой пене грядущего, Абу.

– Ну уж нет! – возмутился южанин, развел полноватыми руками как-то особенно комично и виновато. – Вы меня не видели пьяным, и это хорошо. Выпив, я делаюсь фанатиком похлеще Иларио в его… гм… лучшие годы. Думаете, я был трезв, когда трепался о короле королей и печатях сабха при своем же единокровном брате, зная его нрав?

Ненадолго повисла тишина. Иларио сосредоточенно думал о своем, перебирая сухими пальцами правой руки по костяшкам левой: Оллэ знал этот способ счета, принятый в старых семьях кебшей и, скорее всего, перенятый ими у северных, живущих невесть как далеко отсюда, купцов.

Абу вздохнул громко и выразительно, привлекая внимание.

– Учитель, могу я просить об одолжении? – осторожно уточнил он и сразу продолжил, уверенный в ответе: – Я в столице почти вне закона, милостью патора и королевы меня старательно не замечают, вопреки военному времени, не гонят и даже не притесняют. Принимают помощь, если я могу оказать её. Но при этом не позволяют прямо и без лишних ушей поговорить с её величеством.

– Кортэ не потерпел бы подобного, – усмехнулся Оллэ. – Пожалуй, я не стану разносить дворец в пыль или брать штурмом, я для такого шума слишком стар и недостаточно рыж. Но я могу провести тебя мимо дозоров так, как умеем мы, дети ветра.

– Вы всегда читали мои мысли, – обрадовался Абу, кланяясь со свойственной югу избыточной и даже восторженной вежливостью.

Иларио хрустнул суставами, сбился со счета, помянул выразительно Мастера. Покосился вверх, на тканевый полог.

– Меня он не попросил, я ведь, если разобраться, для него еретик, – ласково сообщил Иларио потолку. – Он меня, если подумать, тоже не прочь огнем и мечом… Как можно верить сей ядовитой твари, если он восторженно мил и благожелательно добр, только пока слаб? А батюшка его норовит казнить наших служителей за нарушение законов чужой им веры. И детей в смешанных семьях по-прежнему принуждает насильно к ереси. И…

– Скажи сразу то, что собирался изложить после всех обвинений, – посоветовал Оллэ.

Иларио огорченно смолк, нащупал кувшин сидра, взвесил и залпом допил густые, мутные последки. Поморщился, бодро хмыкнул.

– Ведь я знал, чего захочет злодей, едва в городе появится нужный ему нэрриха. Я против. Но я уже поговорил с Пабло, он проводит вас через городские ворота и далее до дворца, как только стемнеет. Условие: еретик не будет беседовать наедине, вы, – Иларио посмотрел в глаза Оллэ, – присмотрите за ним. Хватит с нас королевских семейных ссор. Пабло!