Сын Валленрода

Дукель построил отряд в две шеренги. Ребята, приветствовавшие своего начальника харцерским «Бодрствуй!», вполне осознавали, какая на их долю выпала роль. Не имея понятия о закулисных интригах, о которых говорилось в гостиной, они подспудно ощущали серьезность положения и знали, что, демонстративно подчеркивая свою национальную принадлежность, испытывают не очень-то благосклонную к ним судьбу. Начальник избегал ложного пафоса. И сумел в скупых словах обрисовать сложившееся положение. «Харцеры! Путем фальсификации результатов плебисцита — да осудит бог все те уловки и махинации, к которым прибегли немцы, чтобы лишить вас этой земли, — вы оказались за пределами вашей родины. Но Польша в вас самих, и никаким плебисцитам у вас ее не отнять. Я знаю, как беззаветно вы верны ей, как самоотверженны. Вы испытываете и будете испытывать давление администрации, полиции и, к сожалению, церкви. Против вас обращено самое страшное оружие — голод и безработица. На каждом шагу вам грозят увольнением. Вам и вашим родным. За то, что хотите быть поляками. За то, что носите польские имена и поете польские песни. От имени нашей отчизны я благодарю вас за стойкость и самопожертвование. Будьте, и впредь верны ей!»

В тесном дворике гостиницы «Ломниц», где в будни раздавали суп безработным полякам, вдруг грянула песня, которую затянул Дукель: «Все Польше отдадим…»

II

По краям беговой дорожки, в которую была превращена временно перекрытая улица, толпилась уйма народа. Начинались состязания на первенство города по бегу. Стартовали спортсмены из различных немецких клубов. На сто, четыреста, тысячу и четыре тысячи метров. Большинство любопытных скопилось у импровизированной судейской трибуны, возле которой была намечена линия старта, а также финиша забега на самую длинную дистанцию. Поэтому здесь и царила давка. Вероника Альтенберг еще издали увидела, что тут не проедешь на повозке. Она возвращалась со стройки, куда возила тес с лесопилки, где теперь работала, и, чтобы не опоздать к забегу сына, была вынуждена явиться сюда вместе со своей упряжкой. Подогнала ее как можно ближе по боковой улице и слезла с повозки. Когда подвязывала лошадям мешки с овсом, подошли двое шуцманов.

— Проезд закрыт, — сказали они, — а стоянка запрещена. Видите, идут спортивные соревнования.

Вероника ответила, что хочет на них поглядеть и только ради этого сюда заехала.

— Мой сын побежит, — пояснила она.

Шуцманы были неумолимы. Где толпа, лошадям не положено находиться. Значит, придется отъехать подальше и оставить лошадей без присмотра…

— А если сын победит, — сказала она, используя последний козырь, — победит в этом состязании, я даже не смогу его увидеть…

Шуцманы рассмеялись. Тот, что постарше, махнул рукой. Ладно уж, пусть остается, но лошадей надо привязать получше. А то вдруг испугаются.

— Фюрер указывает, что все должны интересоваться спортом, — добавил он назидательно и помог ей протиснуться сквозь толпу.