Сын Валленрода

Часть Станислава стояла в это время в Голландии. Там проводились интенсивные учения, и все время им твердили, что миру угрожает коммунизм. Показывали даже какой-то фильм об Октябрьский революции и свержении царя. Солдаты вышли из зала под впечатлением увиденного, но один из них тихо сказал, что с французским королем поступили так же, однако Франция вовсе не была благодарна интервентам, желавшим восстановить в ней прежние порядки.

Погожим июньским днем тысяча девятьсот сорок первого года нагруженный солдатами и воинским снаряжением эшелон отошел от станции Арнем. На перроне не было провожающих. Чужой, враждебный город тайком наблюдал за передвижением неприятельской армии. Возможно, он догадывался о затеянной немцами новой большой авантюре и не желал отъезжающим ни доброго пути, ни успехов. Наоборот, город питал скрытую надежду, что где-то там, на просторах Восточной Европы, найдется, быть может, кто-то, кто собьет с них спесь и наконец даст отпор темной силе.

— Альтенберг, куда едем? — спросил кто-то из однополчан.

Купе переполнено. Солдаты теснятся на полках, пристраивают ранцы, бряцая притороченными к ним стальными касками.

— Понятия не имею… — сказал Станислав.

Он смотрел в окно на пустой перрон, на набитые солдатами составы на соседних путях.

— Ну да! Держу пари, что через две недели будем в Москве.

Станислав не ответил. Поезд тронулся, клубы паровозного дыма ворвались в купе, от едкой гари слезились глаза. Станислав закрыл окно, вытер со щек слезы и на запыленном стекле вывел пальцем большими буквами: НЕТ.

VII

Лес, долго тянувшийся по обеим сторонам шоссе, наконец оборвался, и машина выехала на открытое поле. Лишь кое-где виднелись рощицы, покрытые жухлой листвой, и такие же увядшие фруктовые деревья в приусадебных садах. Машина подскакивала на ухабистом шоссе, изрытом во время военных действий гусеницами танков и снарядами авиационных пушек. Тут и там стояли подбитые боевые машины с заржавевшей броней, у обочин валялись остовы воинских грузовиков, уничтоженных с воздуха. Осенние ливни, смыли облупленную краску с мертвой техники, а брызги грязи покрыли ее серыми струпьями. Моросило. Мелкая водяная пыль хлестала по лицу. Станислав в застегнутом на все пуговицы непромокаемом плаще качался на заднем сиденье открытой машины. Впереди, рядом с водителем, маячила ватная куртка с выведенными на спине масляной краской буквами KG и шапка-ушанка с опущенными, болтающимися на ветру наушниками. Kriegsgefangene Качаев. Военнопленный на особых правах, со знанием немецкого языка. Его привилегированное положение заставляло Станислава держаться с ним настороже. Качаева он знал около месяца, но ни разу не позволил себе поговорить с ним непринужденно. Ехали молча. Показались первые городские строения и развалины. Славута — небольшой, но довольно оживленный до войны город, один из важнейших железнодорожных узлов на Украине — сильно пострадал в дни боев. Некоторые улицы превратились в ущелья между валами битого кирпича, а из выгоревших изнутри домов, хоть пожар и уничтожил их несколько месяцев назад, тянуло отсыревшей от дождей гарью. Миновали разрушенные кварталы в районе вокзала и остановились в одной из боковых улиц, возле четырехэтажного дома, фасад которого пестрел отметинами от осколков.

— Ja, das soll hier sein[13], — сказал Качаев, вылезая из машины.

Станислав взял винтовку на ремень и последовал за пленным. В подъезде они наткнулись на осторожно спускавшуюся по лестнице древнюю старуху. Качаев преградил ей дорогу.

— Федор Федорович Леонов здесь живет?

Старуха подняла трясущуюся голову, взглянула на пленного и его конвоира, беззвучно пошевелила губами и, придерживаясь за перила, попыталась с ними разминуться. Качаев повторил вопрос.

— Я не знаю, — промолвила она наконец. — Может, и здесь, но в квартире никого нет. Все убежали от немцев. Они по ту сторону фронта. А Федор Федорович в немецком плену.

— Недавно вернулся, — сказал Качаев. — Должен быть дома. На каком он этаже, мать?

— Я же сказала, что там никого нет. Даже дощечка с фамилией снята с двери. — Старуха поглядела на них оторопело.

— Пошли посмотрим, — обратился Качаев к Станиславу по-немецки. — Старуха ничего больше не скажет.

Уже на втором этаже в глаза им бросился след от снятой дощечки. Постучали сперва осторожно, потом настойчивее. После долгого ожидания послышался скрип половиц. Кто-то двигался по квартире.

— Он там, — сказал Качаев. — Наверно, пошел к окну, увидал нашу машину и теперь боится отворять.

В этот момент шаги приблизились и из-за двери донесся глуховатый мужской голос:

— Кто там?

— Переводчик доктора Борбе, главного врача Шепетовского лагеря, — отчеканил официальным тоном Качаев. — Вы доктор Леонов?.. Откройте, герр Борбе прислал меня за вами. У нас есть тяжелораненый. Необходима срочная операция.

Щелкнул замок, и дверь слегка приоткрылась. В щели показалась голова с еще не отросшими седоватыми волосами.

— Прошу. Войдите, пожалуйста.