Сын ведьмы

Она поползла к нему, чувствуя, как тяжелеют ноги, опять превращаясь в хвост, как ее протянутые к Мокею руки становятся лапами, а с клыков начинает капать пена. Мокей отступил, смотрел на нее – белое застывшее лицо с темными дырами глаз. И вдруг он склонился и поцеловал ее прямо в скалящуюся пасть. Стукнулся зубами о ее клыки, но она ощутила его ласковое касание… и ответила уже губами.

О, как же давно она не целовалась! Как давно не была с мужчиной! Страсть ведьмы вспыхнула мгновенно, наполняя тело сладким жаром, изгоняя холод колдовства. И не было уже чешуйчатой кожи, а было тепло рук, страстность трепещущего тела, чувственность податливых губ.

Руки кромешника оставались холодными, но от Малфриды они теплели, крепкое, стискивающее объятие его, бывшее сродни ледяному кольцу, становилось мягким, ласкающим. Малфрида почти плакала, раздирая его одежду, ощущая мышцы тела… такие холодные, но по-человечески сильные, мужские.

Кромешник был сражен исходящим от нее жаром страсти. И это его враг? Нет, это она, желанная женщина, которая когда-то разбудила в нем не только страсть и томление, но и ненависть. Да полно, как можно ее ненавидеть, когда она так льнет к нему, когда так бесстыдно, так жадно ласкает! И в глубине его холодного тела стало нарастать тепло, он задыхался, дрожал, но отнюдь не от холода.

Она сама сорвала с себя одежду, выгибалась в его руках, нагая, горячая, он чувствовал, как бешено бьется ее сердце… живое человеческое сердце… И самое странное, что и у него в груди отдавало ответными толчками. Сердце? Когда он брал отданных на потеху пленниц Кощея, у него были лишь напряжение внизу живота и упругость члена, но сейчас все в нем пульсировало. Он так ее хотел!.. Всегда, всегда, даже когда ненавидел.

Но сейчас не было никакой ненависти. Он мог только любить ее, боготворить, она его госпожа и хозяйка, которой он готов поклоняться. И он целовал ее, ласкал ее кожу, лизал соски, пока ее дыхание не стало превращаться в стоны, в урчание голодной самки. Она опрокинулась, потянула его на себя. Она так хотела его! И когда он вошел в нее, когда она ощутила в себе его стержень, то весь этот полный мрака и теней подземный мир словно исчез, сузился до величины ее лона. Она закричала, ее крики были бессвязными, вырывавшимися в унисон толчкам его тела, на которые она охотно отвечала. Забыто было все – кто он, кто она, что было раньше между ними. Был только этот миг, было только слияние, когда они сходились, переплетались, катались, переворачиваясь на ее смятой перегибе. И когда Малфрида оказалась на нем и вобрала его в себя так глубоко, что уже не понимала, где Мокей, а где она сама, ведьма вскрикнула гортанно и торжествующе. А потом упала на стонущего, рычащего сквозь зубы Мокея, ощущая его последние толчки и свою полную принадлежность ему.

Они молчали, утомленные, дышали бурно и страстно. Мокей все еще обнимал ее, все еще не верил, что это случилось с ним. Он с ней! Она сама этого захотела! И лишь когда Малфрида приподнялась, когда посмотрела на него большими темными глазами, он понял – это случилось. Самая удивительная и самая желанная женщина в его жизни… в его странном, почти неживом существовании стала полностью его.

Она смотрела на него, переводя дыхание. Коснулась лица, провела по нему пальцами. И вдруг сказала:

– Да ты и впрямь лишился одного глаза. Жаль. У тебя там, в древлянских лесах, такие красивые глаза были.

Мокей вздрогнул, провел рукой по лицу. Ничего толком не мог понять, кроме того, что вроде стал хуже видеть. Он не видел с одной стороны… Как же так? Ведь Кощей вернул ему очи, хотя это были совсем иные очи, особое колдовское зрение, нужное лишь для того, чтобы видеть во тьме да наблюдать за врагами хозяина Кромки. Но порой, когда Бессмертный потешался и называл Мокея Кривым, он опять лишал его колдовского зрения, дразнил за бельмо.

– Я снова стал кривым? – спросил он. – Я что… не кромешник теперь?

Он не мог даже понять, что чувствует. Он был озадачен, растерян.

Ведьма поняла это, отсела от него, стала одеваться, шуршала одеждой в темноте.

– Не сильно сокрушайся. Хотя не думаю, что ты так вдруг и обессилел. А вот я… Но ничего, пройдет где-то седмица, и моя сила начнет возвращаться. Не ранее.

Мокей нашарил в темноте ее руку, сжал, не отпускал.

– Малфрида, вот уж даже не знаю, хочу ли я снова стать кромешником. Я просто хочу… хочу уйти отсюда с тобой. Навсегда.

Она не отнимала руку. Он различал во мраке копну ее волос, белевшее во тьме плечо, на которое она еще не накинула одежду. Потом послышался долгий вздох.

– Рано нам еще уходить отсюда. Надо сыну помочь. Ты ведь понимаешь, куда он пошел?

Мокей растерялся. Он хотел, чтобы Добрыня жил, но даже помыслить боялся о том, на что намекала Малфрида. Ну не к Кощею же он направился! Это гибельно для любого! Хотя… У Добрыни уже были его неуязвимые доспехи, шлем-зерцало… наверняка и меч попытается добыть. Это непросто. Но одно было ясно: его сын явился сюда, чтобы побороть Кощея.

Малфрида, поправляя одежду, как бы между прочим спросила: