Сын ведьмы

Позже Малфрида гадала, как вышло, что неугомонный Добрыня сумел ее на такое дело уговорить. Однако в глубине души ее таилась гордая радость оттого, что у нее такой сын. Надо же, жил простым смертным, вон и до седых висков дожил, а рьян и упорен, как в молодости. Умен же, как в зрелые годы. А еще чародейка и впрямь загорелась надеждой, что такой витязь сможет освободить ее от страха – страха однажды полностью поддаться Бессмертному, уйти за Кромку, откуда уже нет возврата. Страх этот завладевал ею тем сильнее, чем чаще напоминал о себе Бессмертный. Он словно ждал и был уверен, что однажды она поддастся и сама пожелает уйти к нему. Ведь она все чаще переставала быть человеком, все легче превращалась в Ящера. Будучи чудищем, она хотела только рвать и убивать, становилась зверем. Но все же было в ней некое упорство, она сопротивлялась, даже смогла со временем управлять Ящером, подчинять его дикую силу себе как человеку. Ведь не разорвала же она Глобу, когда тот вышел против чудища, сдержала себя, пощадив раненого парня. Да и Добрыню не тронула прошлой ночью, когда увидела сына, будучи в тот момент Ящером. И все же мысль, что в теле чудища ей становится все привычнее и легче, пугала живую женщину Малфриду. Она не забыла еще, как когда-то в далекой чужой земле бывший волхв Никлот предупредил ее, что однажды она полностью подчинится своей темной сущности84. Однако противилась этому. Быть женщиной, красивой, любимой, желанной, ей хотелось куда больше, чем навсегда стать чудовищем, которое все ненавидят и боятся. Которое и она сама ненавидит и боится. Ибо понимает: стань она навсегда Ящером, и ей нигде не будет жизни, ее затянет Кромка.

Еще Малфриду напугало, что Добрыня решил отправиться к Кощею. Да, Добрыня привык поступать по-своему и, чего уж там говорить, многого сумел достигнуть. Что ему стоит однажды откликнуться на зов Темного властелина, дабы испытать свою удачу и попробовать настоять на своем? Но Малфрида не хотела потерять сына, какого только приобрела. Что ей тогда останется, если он погибнет? Существовать дальше среди духов да похотливо тешиться со случайными полюбовниками? Жить в вечном страхе навсегда стать чудищем? Нет, уж лучше и впрямь решиться да помочь сыну. И если выйдет у них… Может, тогда она сумеет вернуться к нормальной жизни, вновь станет по-настоящему переживать и радоваться, строить планы… а не только влачить жалкое безвременное существование, лишенное всякого интереса и трепета. Да и не настолько она плохая мать, чтобы позволить Добрыне оказаться беспомощным против сил Кощея.

Вот потому-то, обсудив все с чужим, но ставшим таким важным для нее сыном, Малфрида засадила его за дело, а сама… исчезла, как всегда.

Добрыню это не волновало. Главное, что матушка оказалась толковой и дала ему нешуточную надежду на победу. Хотя и напугала. Признаться в том, насколько он оторопел от всего рассказанного Малфридой, Добрыня мог только себе. Потому и сидел день, второй, третий, молчал да плел из пеньки и кожаных ремней сбрую для самого Ящера.

Сава молился. Добрыня ему не мешал: пусть разгонит нелюдей, чтобы не суетились, не мешали работать. Им лишь бы проказничать: то уже готовую веревку для сбруи запутают лешие, то погрызут острыми зубами в мякоть. Духам проказа, а человеку все дело насмарку. Но едва Сава начинал читать молитвы, как они все вмиг рассеивались. Добрыня попробовал так же, но без должного усердия, отвлекался, и нелюди лишь скалились неподалеку, однако не исчезали. А вот от слов Савы… Посадник даже завидовал непреклонной убежденности его веры. Не зря этого парня сам епископ рукоположил. Сава как будто лицом светлел, когда начинал читать молитву. Кажется, и дня не мог прожить, чтобы не обратиться к Всевышнему. И, похоже, не без ответа, учитывая, что нежить исчезала. Зато птицы стали вести себя как в обычном мире: кукушки куковали, соловьи выдавали свои последние к лету трели, иволга кричала, сороки стрекотали. Пару раз к озерцу забредали олени, смотрели из чащи. И это были самые обычные олени, никакие самоцветы не оставались там, где они пробегали. Мир яви подступал к нави, теснил ее. Человеку от этого только спокойнее становилось. Работай себе, не опасаясь, что кто-то расшалится и все дело испортит.

Сава садился рядом, помогал плести.

– Думаешь, это удержит нас на спине чудища?

– Я что, часто седлал чудовищ? – усмехнулся посадник. – Мне Малфрида сказала, что надо делать, вот и стараюсь, как какой-то смерд.

И впрямь, что он только о работе думает? Ему бы размяться, силой поиграть, вспомнить, чему на дружинном подворье обучался. Вот и откладывал работу, звал Саву, наседал на него то с колом, то с дубиной, то врукопашную боролись. Сава силой не был обижен, порой валил прославленного воеводу. А вот в ловкости и смекалке в бою явно уступал. Добрыне даже пришлось подучить его.

– Знал бы, что ты так прост в поединках, не позволил бы тебе рындой при князе состоять.

– Я давно уже не рында. Я человек Бога.