Сын ведьмы

– Так уж и давно. До похода на Корсунь ты о служении церкви и не думал, а щеголял пластинчатым панцирем, хвост конский на маковку шлема прилаживал. Я ведь видел тебя, помню.

Сава отмалчивался. Оно и понятно: сколько раз судьба парня менялась. То сын рыбака у вятичей, то полюбовник чародейки, то пленник у степняков, то в ратях бился, пока Владимир его не приметил да к себе не приблизил. Ну а потом они вошли в Корсунь, и мир парня снова изменился. Кого из русичей тогда не поразили храмы Корсуня, служба с многоголосым пением, разговоры о Боге Отце, который не требует жертв, а учит жить в мире и согласии? Молодежь особенно падка на все новое. А вот Добрыня происходящее воспринимал спокойно. Вера всегда была где-то в его душе, но он таил ее в себе, как бесценный дар, как свою сокровенную тайну. Да и дела мирские отвлекали. Шутка ли, всю Русь они с Владимиром меняли, надо было людей подготовить к переменам, власть укреплять, державу делать. И вот отошел он от всего этого, сидит в чащах, плетет петли да узлы завязывает. А что там на Руси делается?

На душе становилось неспокойно.

– Сава, как думаешь, сможет ли поладить с людьми грек Иоаким? Не увлечется ли властью над душами? А как, интересно, Путята справляется? Воевода-то он толковый, однако с народом полюбовно ладить не приучен. Что, если превысит власть и вызовет новые волнения? Ох, тошно мне. Тревожно. Был бы я в Новгороде, знал бы, как поступить. А тут… Но ничего, поставленный мной посадником Воробей сын Стоянов парень толковый, да и Новгород хорошо чувствует. Слышь, что говорю? Не столько знает, сколько чувствует. Как свой своего. Так что справятся они и без меня… Если не вернусь. Вот только сына жалко. Так мало мы с ним побыли, а столько еще хотелось ему поведать, рассказать, научить.

– Ты раньше времени себя не хорони, посадник, – положил ему руку на плечо Сава. – Все по Божьей воле свершается, и птенец из гнезда без его решения не выпадет.

– Да только там, куда мы отправимся…

Добрыня не договорил. Там, куда они отправляются, колдовство такое сильное, что неизвестно – доходят ли оттуда мольбы до Всевышнего? И Добрыне становилось страшно, неуютно. Да только вида не показывал, работал молча и рьяно. Не хватало еще выказать при Саве, что великий советник князя Владимира трусит… К тому же умирать он еще не надумал. Так что поборется… сколько сил хватит.

В один из дней к избушке у озерца пришла Малфрида. Да не одна, а притащила с собой Жишигу. Добрыня человеческой душе даже обрадовался. Похлопывал волхва по плечам, помогал с тюками. Ведь Жишига был весь увешан мешками и тюками. Чего в них только не было: выделанные козьи и заячьи перегибы, шапки, онучи из добротной телячьей шкуры, а еще свертки с вкусно пахнущим копченым мясом, сушеные ягоды для отваров, сухари и злаки. А еще Жишига притащил им с Савой доспехи. Правда, странные, Добрыня таких отродясь не видывал. Где, в каких схронах они залежались у вятичей? Сплошная вываренная кожа да копытные панцири. Весь панцирь был из нашитых внахлест пластин, выточенных из копытной кости, наденешь – со стороны похоже на птичье оперение. А каковы на прочность? Добрыня рассказы о таких слышал, но проверить их в бою не довелось. И он все больше раздумывал о том, что Малфрида сказала: есть, мол, и кольчуга проклепанная самой живой водой, и шелом ясно-зерцало. Не говоря уже о мече-кладенце. В мешках же Жишиги даже ножей из болотной руды не было. Малфрида пояснила, что с кованым железом в навь не попадешь.

Жишига все крутился рядом, не уходил. Был бодр и прыток, как всегда после живой воды. Лопотал свои заклинания, подскакивал, порой и вопросы всякие задавал: дескать, они что, духами сделались? Как же они живут в нави?

– Может, ушлешь его? – не вытерпев, обратился к ведьме Добрыня. – Вертится тут, донимает. Какой прок от него?

– Пригодится, – только и ответила Малфрида.

Она все чаще уходила в лес. Понаблюдает за их работой – и в глушь лесную. А в ночи вновь пролетает крылатым Ящером, иногда смотрит, мерцая яркими желтыми очами. Однажды вдруг опустилась прямо среди озера, брызги подняла, взмахом крыльев воду взбаламутила. Жишига, до этого сладко спавший в избушке на дереве, вопить с перепугу начал, и Ящера это разъярило, кинулся, едва не снес жилище. Добрыне пришлось дубинкой огреть скалившееся чудовище, да самого отбросило при его развороте. Хорошо, что Сава сообразил схватить горшок с угольями, что под кореньями тлел для утреннего кострища, и запустил в Ящера. Чудищу подобное не понравилось, взвыл, улетел, широко махая шестью перепончатыми крыльями. После его исчезновения Добрыня с Савой еще долго гадали – что это было? Неужто Малфрида настолько не справляется со своей темной сущностью, что едва не погубила их?

Жишига слушал их разговоры, а они словно забыли о нем. Потому и опешили, когда волхв спросил: при чем тут благодетельница Малфрида? Так и не понял простодушный лесной волхв, что чародейка и желтоглазый Ящер – одно и то же существо.