Сын Ветра

«Вот что бывает, – говорит мёртвый Кейрин-хан живому Гюнтеру Сандерсону, – когда джинн разгуливает без амулета. А ведь этого можно было избежать. Волшебство волшебством, но в вопросах власти ты дитя. В вопросах власти мы все дети.»

На восковом лице хана читается сочувствие.

Гюнтера тошнит всё сильней.

Контрапункт Жизнь и смерть, или На золотом крыльце сидели

«Удивительные существа эти звезды, искорки во мгле. Если любоваться ими, сидя в уютных шезлонгах, выставленных на лужайке перед домом, хлебнув глоточек тутовой водки, вдыхая запах маринада, пропитавшего курятину, поджаренную на шпажках, и наслаждаясь приближением нового дня – звезды кажутся милыми котятами.

А если пешком ходить между ними, то так вовсе не кажется.» Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих, "Мемуары"

– Знаешь, мама, что-то стали жать ботинки,
Очень сильно, мама, стали жать ботинки,
Ковыляю, спотыкаюсь,
Как придурок, заикаюсь,
А ведь был вчера хорош, как на картинке!
Вот клянусь, ещё вчера хорош был, мама!

– Я был как сумасшедший, – сказал Кешаб. – Я и сейчас как сумасшедший.

Он весь дрожал. Трясся будто студень.

– Ты был сумасшедший, – поправил его Папа. – Ты и сейчас сумасшедший. Так звучит лучше.

Кешаб замотал головой:

– Не лучше. Нет, не лучше.

– Правильней?

– Да, правильней. Не лучше, но правильней.

Они сидели на крыльце: великан и карлик. За их спинами по стене дома бродили тени: исполинский паук и восьмирукий гигант. Это напоминало фильм ужасов – древний, черно-белый, представленный в допотопном кинотеатре на ночном сеансе. Девочки на таких сеансах жмутся к своим парням, а парни храбро выпячивают грудь и лезут целоваться.

– Мальчик, – напомнил Папа. – Расскажи мне о мальчике.

– Я уже тебе всё рассказал.

– Давай ещё раз. С самого начала. С чего всё началось?

– Для мальчика? С горячего старта.

– Не мели ерунду. Горячий старт? У нас в детстве всё начинается одинаково: стартом. С чего всё началось для тебя?

Кешаб почесал затылок:

– Я сказал: «Это наш антис. Наш, брамайнский.»

– Когда ты это сказал?

– Когда узнал, что мальчик нападает на корабли. Что он убивает людей.

– Ага, хорошо. Что ты ещё сказал?

– «Если это взрослый антис, мы найдём его и убьём. Если же это ребёнок…»

Кешаб замолчал.

– Ну же! – подбодрил его Папа. – Не стесняйся, здесь все свои.

– Я это уже слышал, – вмешался Тумидус. – Папа, ты решил меня прикончить? Выслушивать Кешабовы бредни по второму разу – по-моему, это слишком.

Помпилианец бродил по двору, глядя себе под ноги. Вряд ли он боялся споткнуться в темноте или налететь на любимую Папину жену, сидевшую у забора. Живая аллегория идиомы «глаза б мои вас не видели», Гай Октавиан Тумидус пребывал в дурном расположении духа.

– Мы его убьём, – прохрипел Кешаб. – Вот что я сказал: «Мы его убьём». Я не верил, что это ребёнок.

– Убьём, – повторил Папа Лусэро. – Ребёнок. Смерть и жизнь, жизнь и смерть. С этого начинаются все истории, Злюка. Если, конечно, это настоящие истории. Ничто не имеет значения, только они: жизнь и смерть. Говоришь, он нападал на корабли?

Кешаб кивнул.

– Зачем он это делал?

– Зачем? – брамайнский антис задохнулся. – Зачем флуктуации нападают на корабли? Он ел, Папа. Он убивал и ел.

Тумидус остановился напротив.

– В обратном порядке, – брюзгливо произнес помпилианец.

– Что?

– Наоборот, говорю: он ел и убивал. Флуктуации сперва едят, а потом убивают. Вернее, мы потом умираем. Или сходим с ума. Это волки сперва убивают, а потом едят. У хищных фагов всё иначе.

– Знаешь, мама, галстук душит не по-детски,
Завязал, а он, гад, душит не по-детски,
Я хриплю, а он всё душит,
Глаз на лбу, опухли уши,
Вот такие, мама, в жизни цацки-пецки!
Зуб даю, такие в жизни цацки-пецки!