Сын Ветра

Поминки закончились. Гости разошлись. Пьеро уложили спать, предварительно напоив до поросячьего визга. После первых трёх рюмок парень рвался лечь на могиле покойного маэстро, прямо на холме, и потребовалось много спиртного, чтобы отбить у него эту дурную охоту. Стол с грязной посудой так и остался стоять поперек двора, от ворот к крыльцу. Ни у кого не возникло желания заниматься уборкой – в смысле, ни у кого из Папиных жён, потому что гости о посуде думали в последнюю очередь. Детей прогнали в дом, следом потянулись женщины. Лишь старуха в синем шарфе села у забора, вытянув опухшие, перевитые жилами ноги, и взяла гитару, как берут младенца. «Стариковский блюз» был её первой сегодняшней песней. Перед этим она просто наигрывала простенькие мелодии, похожие на колыбельные.

– Ел и убивал, – повторил Тумидус. – Слушайте, а почему мы так уверены, что они нас едят? Может, они просто хотят поговорить?

– М’бели меня ест, – карлик указал на любимую жену. – День за днем, год за годом. Я её бью, она меня ест. Ты прав, белый бвана: она просто хочет поговорить. А я думаю, что она хочет меня достать, и распускаю руки. Да, М’бели?

Старуха пожала плечами. Рот её был занят: М’бели тихонько мурлыкала припев без слов.

– Он нападал на корабли! – взревел Кешаб.

– Флуктуации, – медленно произнёс Лючано Борготта. Никто не заметил, как он вышел из дверей, встав за спинами двух антисов. – Флуктуации пространственно-временного континуума. Кто-нибудь ещё помнит, что значит слово «флуктуация»?

Тумидус поднял камешек и запустил им в спрашивающего:

– Издеваешься? Флуктуация – колебание, беспокойное движение. В нашем случае: случайное отклонение от какой-либо величины. И что с того?

Камешек угодил Борготте в грудь: глаз помпилианца до сих пор был верен. Лючано наклонился, поднял камешек, повертел в пальцах.

– Мы привыкли, Гай. Для нас флуктуации – особый вид хищников, волновая живность. Чудовища, если угодно. А они – отклонения от стабильности мира, в котором мы живем. Движение в сторону: от безличного к личности, от общего к частному. Я артист, не физик. Ты военный, ты должен разбираться в этом лучше меня. К чему стремится нестабильная система?

– К равновесному состоянию, – мрачно буркнул Кешаб. Жестом он остановил Тумидуса, хотя тот и не собирался отвечать Борготте. – К нормализации и стабилизации параметров. Кстати, белковая жизнь – тоже флуктуация неживой материи. Я не физик и не биолог, но я хорошо учился в школе.

– Да ну? – восхитился Папа. – По тебе и не скажешь!

Ладно, подумал Тумидус. Пусть. Это отвлекает их от воспоминаний о похоронах: сегодняшних и будущих. Уж лучше флуктуации.

– Аномалии, – вмешался он. – Фаги – аномалии, обособившиеся от континуума. Если они жаждут стабилизации, значит, они хотят вернуться, слиться с исходной средой. От личности к безличному, от частного к общему. Как мы, белковые, хотим вернуться в неживую материю.

Я идиот, понял он. Клинический.

– Мы не хотим, – сказал Борготта.

– Мы не белковые, – сказал Кешаб.

– Не только белковые, – поправил Папа. – Мы хотим туда.

И ткнул пальцем в небо.

– Мы туда, – Тумидус повторил жест Папы. – Для нас это эволюция, прогресс. И они – туда. Ещё дальше, ещё глубже, чем мы. Для них это возвращение домой, в покой и стабильность. А когда они лезут сюда, в смысле к нам, то для них это регресс. Они жрут наши мысли и чувства, становятся всё более разумными, приспособленными к отдельному существованию…

– Они всеядны, – напомнил Борготта. – Лучи, волны, мысли, чувства – они едят всё подряд.

Тумидус отмахнулся:

– Мы тоже едим всё подряд. Не знаю, как ты, а я произошёл от всеядных приматов. Всеядность, приспособляемость – чем мы отличаемся от них? Мы для флуктуаций не деликатес. Мы для них наркотик. Они опускаются, оформляются, очеловечиваются. Нестабильность растёт, они удаляются от дома, теряют способность вернуться к безличному существованию. Контакт с нами для них губителен. Когда этот контакт станет реальным, плотным, повседневным, мы получим ещё одну расу. Нечеловеческую и человеческую в одном флаконе. Мы – то, что мы едим, господа. Нравится? Мне – нет.

Ему ответил блюз:

– Знаешь, мама, что-то жмёт сегодня сердце,
Вот с утра до поздней ночи жмёт мне сердце,
Полежать бы, отдохнуть бы,
Да у нас такие судьбы,
Что приправлены тоской, как жгучим перцем!
Ты готовила мне лучше, моя мама!