Сын вождя

Длинные стороны дома смотрели на север и на юг — как и в любом из местных господских домов.

В западной и восточной стенах располагались две пары дверей: один предназначался для хозяйки и назывался женским, другой — для одальмана и мужчин и считался главным.

Бревна, что образовывали стены, стояли вертикально зарытые в землю. Другие столбы, внутри здания, удерживали крышу. Крышу дома покрывал тес, древесная кора и дерн. Наружные стены были обмазаны дегтем, чтобы бревна не портились от ветра. А весь комплекс усадебных строений окружал частокол. Дом такой мог простоять двацать-тридцать лет.

Хозяйский дом и некоторые пристройки, как бывало это в богатых имениях северян, изнутри и снаружи покрывала искусная резьба, а наличники и дверные своды сияли яркими красками — красной и зеленой. Резьба украшала и входные двери.

К "длинному" дому примыкала конюшня.

Стабуры — или поднятые на столбах клети — окружали его и служили для сохранения запасов зерна, сушеного мяса и других нужных вещей. Некоторые из них имели два этажа. Тогда внизу держали лари с мукой и бочки с солониной, а на верхнем этаже, куда вела опоясавшая стабур лестница, по стенам висели наряды. По бокам на полу стояли сундуки с платьем, гобеленами, одеялами и другими тканями. Эта верхняя комната уступала по своему значению в имении только залу длинного дома. В ней проводили первую брачную ночь жених и невеста. Там же устраивали спать дорогих гостей и держались самые хорошие вещи. На дверях ее всегда висел тяжелый замок.

Вместе со всем этим были в имении Хальрода кухня, пивоварня, хлебопекарня, помещения для рабов, конюшня, хлев, сарай для зерна и "земляной дом" — секретная землянка, с прорытыми под поверхностью узкими коридорами, соединявшими ее с главным домом и с берегом реки. Здесь хранили драгоценности, прятались сами в случае надобности или скрывали друзей.

И в домах, и в подсобных строениях на дверях стояли замки — где из дерева, а где из железа. За взлом их предусматривалось особое наказание. А хозяйка, хранившая ключи, пользовалась особым уважением домочадцев.

Льеф был одним из семи сыновей эрла Хальрода, но из всех семи только четверо, включая его, жили в усадьбе эрла этой зимой.

Он не был старшим, но две черты отличало его от других: во-первых, Льеф был сыном рабыни, и только ленивый забывал его этим попрекнуть.

Во-вторых, именно поэтому его, а не кого-то другого, в юном возрасте отдали на воспитание в чужой дом. Именно поэтому он единственный сидел с конунгом и его сыновьями за одним столом. И именно поэтому все дети Хальрода еще больше ненавидели его.

Кадану не потребовалось много времени, чтобы заметить этот разлад, который начался с того, что, вопреки требованиям Льефа, ему запретили оставить пленника личным слугой.

— Мы все служим роду. И все, что принадлежит каждому из нас — принадлежит всем, — сказал эрл и отдал приказ отвести Кадана на скотный двор, к другим рабам.

Кадан не видел, как белел и краснел от ярости Льеф. Как он сжимал кулаки, но пойти против воли отца все же не мог.

Вместе с хозяевами в усадьбе жили рабы и слуги, а кроме того — дружинники эрла. Обитатели одаля обрабатывали землю, ловили рыбу, разводили скот, охотились.

У некоторых богатых бондов с крайнего севера насчитывалось до шести сотен дворовых оленей, по двадцати коров и двадцати овец и столько же свиней с лошадьми.

Летом рабы выводили скот на отдаленные выгоны или луга — сеттеры.

На ближайших же полях сеяли ячмень, овес и рожь. Выращивали люди Хальрода и лен — в середине зимы конунгам платили подать льном.

Все это Кадан узнал в первый день. Собирать урожай он не мог — был еще слишком слаб, да и не внушал доверия на вид, потому его вместе с женщинами поставили молоть зерно.

А вечером, возвращаясь вместе с остальными в помещения для рабов, Кадан заметил силуэт Льефа, стоявшего в тени мельницы и наблюдавшего за ним.

Кадана пробрала дрожь. Тело вытянулось струной — так хотелось ему туда, чтобы снова утонуть в горячих объятьях северянина, как это случилось совсем недавно. Но он не решился — просто смотрел издалека, так же, как Льеф смотрел на него.

Так же повторилось на второй и на третий день, пока однажды, засмотревшись на своего-не своего господина, Кадан не воткнулся носом в одного из работавших на сборе репы мужчин.

— Смотри куда прешь, — огрызнулся тот, а обернувшись и обнаружив перед собой Кадана, который хоть и был достаточно высок, но в плечах оказался раза в полтора уже его, добавил с усмешкой: — А. Это же наш женоподобный галл.

Кадан не знал, насколько оскорбительными у викингов считаются подобные слова, но все-таки оказался уязвлен.

Ссориться со здоровяком было бы глупо, потому он сказал лишь:

— Сожалею. Трудно было не заметить твой живот.

Здоровяк мгновенно рассвирепел.

Кадан уже не видел, как стоит и хмурится, наблюдая за происходящим Льеф. Как сжимает кулаки и бледнеет от злости, глядя, как здоровяк приподнимает Кадана за ворот льняной рубахи, чтобы выдохнуть в самое лицо:

— Тебе что-то не нравится, кобыленыш?