Сын вождя

Ждать до темноты оставалось не так уж долго. Слева и справа тянулись бесконечные леса и каменистые скалы. Кадан не знал, как еще держится на ногах, потому что солнце уже клонилось к закату, и он бежал много часов.

Льеф с трудом заставлял себя не смотреть на галла, перепрыгивавшего с камня на камень по правую сторону от крупа коня. "Какой же он слабый", — думал северянин и не знал, что сильнее в нем — презрение или жалость, которой Льеф до тех пор не испытывал никогда и даже имени которой не знал.

Галл тяжело дышал, и взгляд Льефа то и дело спускался к его горлу, напряженно дрожавшему в вырезе льняной рубахи, к бешено метавшемуся кадыку — и снова к палево-синим, как воды Северного моря, глазам. Волосы южанина метались всполохами пламени, и Льеф с трудом справлялся с желанием запустить в них пальцы, поднести к лицу и вдохнуть аромат. Там, на корабле, южанин пах прелой травой. Чем он пах теперь — Льеф не знал, но само то, что подобные мысли посещают его, Льефа пугало.

"Почему тебе не возжелать женщину, Льеф? — спрашивал он сам себя. — Красивую и свободную, как Сигрун. Она бы хранила твой дом, когда ты уходишь в поход. Она бы любила тебя и однажды стала твоей женой". Но женщин Льеф не желал никогда — до последних пор считал, что слишком молод и силен, чтобы привязывать себя к земле и камням, а теперь начал понимать, что сердце его все это время искало чего-то еще.

"Ка-дан", — перекатывал он на губах. Имя подходило южанину как нельзя хорошо. В нем тлело пламя его волос, и отражались льдинки глаз.

Отказ, данный конунгу, дался Льефу нелегко. Как и любой северянин, он жаждал славы — а разве можно заработать ее больше, чем будучи королем?

Эрик хотел видеть его рядом с собой — и Льеф знал, что получит при дворе больше, чем мог бы пожелать. Для Эрика он стал сыном — каким никогда не был для отца. И хотя Льеф не знал до конца, что такое любовь, ему часто казалось, что Эрик на самом деле любил его — как не любила, может быть, даже мать.

Галл стал наваждением, вклинившимся в привычное, как смена времен года, течение жизни Льефа, и хотя они не обмолвились еще и словом, уже менял что-то в нем самом.

"Это только на зиму, — сказал Льеф конунгу, — мне нужно отдохнуть от войны".

"Весной твое место может занять кто-то другой".

Льефу не оставалось ничего иного, кроме как сжать зубы и принять как данность то, о чем говорил Эрик. И все же он решил вернуться домой.

Время уже близилось к закату, когда Льеф остановил коня.

— Умеешь разжигать костер? — спросил он.

Кадан покачал головой.

— Что ты за бесполезное создание? — спросил Льеф.

Кадан стиснул кулаки и опустил глаза.

Льеф огляделся, задумавшись. Слишком опасно было отпускать пленника или даже оставлять его одного, пока тот не привык к положению раба.

— Слушай меня, — сказал Льеф вслух, — сейчас тебе кажется, что северная земля велика. Что ты легко скроешься от меня, как только я отвернусь. Но ты быстро поймешь, что это не так. Трелли, такие, как ты, не имеют никаких прав в наших краях. Тебе никогда не стать свободным — если только я этого не захочу. Ты принадлежишь мне целиком. Я вынул твою жизнь из костлявых пальцев Хель — и теперь она моя. Захочу — оборву, захочу — сохраню и отдам тебе. Понимаешь меня?

Кадан кивнул, не глядя, впрочем, Льефу в глаза.

— Ты пока не веришь мне. Но это пройдет. Ты узнаешь, что тебе лучше со мной, чем с кем-то еще. А пока… — Льеф проверил веревку, провел кончиками пальцев по розовеющим следам на тонких запястьях, которые хотелось целовать, но не стал развязывать ее. — Жди пока я найду еду и соберу валежник. Если потревожишь Брюнена — он понесет и протащит тебя по камням. Понял меня?

Кадан кивнул еще раз. Плечи его опали, спина ссутулилась. Кадан не слишком рассчитывал сбежать прямо сейчас, и все же слова Льефа достигли цели — безысходность теперь обволакивала его, как по утру обволакивает людей и животных туман.

— Хорошо, — сказал он тихо, сам не расслышав собственного голоса, и остался стоять, хотя ноги с трудом держали его.

Льеф уложил часть снаряжения на землю и, оставив при себе один только лук, углубился в лес. Его не было достаточно долго, чтобы Кадан успел хорошо осознать то, что Льеф сказал только что и по-настоящему возненавидеть его.

"Я никому не принадлежу, — мрачно повторял Кадан про себя, наблюдая, как фигура Льефа появляется из сумрака и приближается. — Я убью тебя. А потом, если нужно, убью себя. И Конахт будет отомщен".

Наблюдая, как Льеф скидывает со спины сухие ветки и раскладывает на земле, как разжигает костер и как подвешивает над ним кроликов, Кадан представлял, как острое блестящее лезвие ножа, расчерченного рунами, который сейчас находился у Льефа в руках, вспарывает горло северянина, как выступает на смуглой коже и светлом металле алая, горячая кровь.

Наконец, Льеф вспомнил про пленника. Закончив с костром, северянин легким движением распутал узел, удерживавший руки Кадана привязанными к коню, и усадил рядом на земле. Одной рукой прижав к себе Кадана, будто опасался, что тот может сбежать, другой Льеф повертел тушку животного над огнем.