Сын заката

Сын заката кивнул и зашагал следом за Хосе. Вода становилась все более похожа на парное молоко, розоватая полупрозрачность постепенно уходила, выпаривалась вовне пленкой тумана. Второй слой его плыл выше и гасил звуки, умягчал воздух, делая его касания к коже шелковыми, нежнейшими. Мелкие волны двумя расходящимися складками мяли поверхность, катились, играя сиреневыми оттенками запада и розовым светом востока. Берег приближался, вихрастая ольховая челка нависала над водой, затеняя её кромку. Почти удавалось расслышать, как шуршат лепестки цветков, поднимающих головки, готовых распахнуться навстречу рассвету. Роса серебрила листья… Мир казался безмятежным, его доброта и покой не допускали в сознание ни единой темной мысли.

Энрике снова шептал молитвы, выдыхая их без звука, так, что слышать мог лишь нэрриха. Ноттэ грустно улыбался – неужели и к сорока дон Хулио не выковал должной брони для своей нежной души, ничуть не годной прирожденному бойцу? Красота рассвета не остановила ни одну войну и не отменила ни одну подлость. Она так устроена: впускает лишь тех, кто готов видеть. Боги не навязывают добродетель, может, они и правы…

На берегу Ноттэ позволил всем короткий отдых, сам же принялся искать заброшенную тропу, ведущую на скалы и оттуда в едва заметную щель, в узкий лаз, обдирающий локти. Нитка разрушенного пути, сокрытого и загроможденного камнями и обломками скал, была давно не чищена, едва проходима. Вела она к заброшенному храму. Одолев треть пути, Ноттэ увидел сверху именно то, чего и ожидал, и опасался. Кострище, следы копоти на камнях и запруженный ручей, заливающий площадку значительным слоем воды. Эо побывал в сердце ветров, воспользовался силой места, а затем осквернил и изуродовал его, осложнив повторное обращение к силе и помощи старших…

Когда Ноттэ вернулся к берегу, вода озера уже была непрозрачна, утро набросило на поверхность плотный розовый шелк бликов, а поверх – золотистый пух тумана. Дальний берег растворился, сгинул, Хосе стоял по пояс в воде и всматривался – но не мог даже примерно угадать, где надо искать взглядом Кортэ…

– Там, – уверенно указал сын заката, обнимая гвардейца за плечи и выводя на берег. – Багряные уже рядом, скоро это станет слышно. Но ты пока что понадобишься мне. Надо убрать камни и освободить ручей, а еще отмыть копоть. Чудеса, друг Хосе, штука хлопотная. Пока приведешь все в должный вид, разуверишься в их действенности, вспотеешь, обломаешь ногти, насажаешь синяков и надорвешь спину. Идем.

– А как же…

– Успеешь вернуться, как раз поднимется туман. Поверь, на том берегу все будет хорошо, куда сложнее и сомнительнее судьба нашего замысла.

Глава 14. Ответы без вопросов

Кортэ остался на берегу, чувствуя себя заведомо – победителем, то есть признанным и состоявшимся учеником Ноттэ… Орден Постигающих свет впал бы в неукротимое еретическое бешенство всем своим боевым составом, узнай служители, сколь ничтожная роль в обретении победы отведена им. Чего стоит смерть людей или их жизнь? Увы, цена известна всякому нэрриха, люди сами старательно обучают и приучают детей ветра к тому, что убийство – не грех, а исполнение долга, что смерть – не утрата, а лишь переход в лучшее и долгожданное состояние…

Единственное изображение нэрриха на фресках давно известно и многократно перенесено в книги, повторено в гравюрах и картинах. Во дворце королевы Изабеллы, например, есть два полотна, изображающих каноническую «пляску смерти». Вот только рисовать безликую художник поостерегся, заменив её на нэрриха и тем самым показав его место в мире людей. Внушив многим, наперед и до встречи: сыны ветров несут смерть… И причиняют её азартно, самозабвенно, вовлекая в танец все больше людей, превращая действо в праздник безумия, в кровавый пир. Деяния нэрриха сродни мору, именно так и говорят служители, им угодно и интересно пользоваться услугами «клинков воздаяния» – и взращивать ужас перед именем нэрриха. Ужас, убивающий порой куда надежнее, чем рапира или яд.

Кортэ хорошо помнил свой первый круг. Знал, что многие забывают и даже завидовал им, свободным от боли.

Первый вздох, первое ощущение ужаса отрезанности от полета. Боль и страх, горбящая плечи обреченность признания себя – песчинкой у подножья мира. Отчаяние узника, заключенного в оковы плоти и приговоренного к бытию, к этой нелепой и устрашающей двойственности жизни, подчиненной времени – и не ограниченной им.

Кортэ помнил человека, первого из встреченных. Носитель черной рясы накинул на плечи ткань со знаком Башни, вежливо поклонился и подставил плечо. Первый шаг – это противоестественно и больно, потому что нет для ветра худшего издевательства, чем обрести тело, лишенное хотя бы птичьих крыльев, этого знака причастности к небу, связующего со старшим.