Сын заката

Жажда зримого, принаряженного и приукрашенного чуда – удел невзрослых. Но даже обретая воистину сокровенное, люди редко принимают в сердце суть, и куда чаще довольствуются оболочкой, ритуалом. А стихии не откликаются на пустой ритуал: твердь давно молчит в ответ на призывы, вода лишь смеется голосами ручьев и ключей, но помнит установленные высшими сроки и дарует очищение в должный день… Люди подгадали праздники к нужному сроку, обрядили великий дар в пестрые одежды догм: если не спеть над водой, не прошептать верных слов, она не излечит. Хотя слова никогда не были важнее невысказанного, идущего от души. С огнем и того сложнее, – мельком подумал Ноттэ и прогнал мысли. Чуть задержался, высматривая приметы. Указал их Хосе и зашагал, снова занимая себя размышлениями.

Огонь – величайшее, ценнейшее свойство души. Не зря, упоминая веру, люди говорят о горении, свете и жаре. Огонь – движущая сила, он родится от единения. Высшие и этого не скрыли от людей, оставив до сих пор явным чудо, создаваемое в иной долине, далеко отсюда, на юго-востоке.

Чудо рождения живого огня… Он горит в ладонях, согревает, не сжигая. Это чудо упоминал старый учитель, утверждая в своих записях единство истинных верований, происходящих из общего корня. Слова учителя пожелали скрыть, мысли объявили ересью, но чудо вершится по-прежнему и подает знак. Зримое проявление высших сил ставят себе в заслугу и Башня, и иные верования: создать чудо нельзя в одиночку. Люди всякий год толпами стекаются в долину, желая приобщиться к свету. Плачут, истязают себя, морят голодом, свершают самостоятельно изобретенные «подвиги», называя так деяния разнообразные и не всегда разумные. И не исполняя главного: войны не прекращаются даже в день горения огня, хотя именно так и следовало бы воздать высшим уважение…

– Второй провал, – отметил Ноттэ, успев поймать охнувшего Хосе, когда тот погрузился в воду до шеи. – Запомни место. Отсюда два шага влево-вперед.

– Спасибо, понял, – прошептал гвардеец, оглядываясь и щурясь. – Скажите все же: дон Кортэ выживет? Не можем ведь мы так вот…

– Он нэрриха, этим все сказано. А ты человек, и этим тоже сказано немало, – усмехнулся Ноттэ. – Мы пытаемся спасти ваш род от повторения мора, косившего сто восемьдесят лет назад жизни, как траву… Новая пляска черной смерти сделает Сантэрию безлюдной на многие годы, тут Эо был прав. Он ошибался в ином. Люди умеют выживать. Смерть не решает проблем, наоборот – копит новые. Чем чернее и беспросветнее жизнь, тем зримее величие Башни, додумавшейся назвать смерть – избавлением и едва ли не радостью. Если мы хотим быть рядом с вами, оставаясь частью мира, мы должны помогать вам жить мирно, а никак не наоборот. Тогда однажды, – усмехнулся без особой надежды Ноттэ, – вдруг да нам повезет наконец, и вы повзрослеете хоть немного.

– Оказывается, фанатик здесь именно ты, – криво усмехнулся Энрике.

– Я даже не мечтатель, – отмахнулся Ноттэ, наблюдая, как плывет гвардеец. – Просто я начинаю видеть то, что прежде не мог… или не желал. Мы не спасаем мир и не совершаем чудо. Если ты надеялся на подобное, готовься к разочарованию. Мир велик, спасать его нашими жалкими потугами – дело для дураков… Но я не желаю углубления раскола. Если мы разуверимся в людях, а вы отторгнете нас, мир не рухнет. Люди переживут и эту чуму, и иные напасти. Да, с потерями и трудно, но переживут. А вот нэрриха станут частью прошлого, рознь вынудит нас уйти в горы или спрятаться под личиной подобия вам. То и другое разрушит еще одну связь высшего мира и живущих на земле. Случись такое, это будет печально. Ветер станет всего лишь ветром, но не дыханием высшего… Останется два-три дня, когда вода свята, огонь чист и твердь благословенна, будет и время хрустальной ясности воздуха. Но пока для вас существует большее, по крайней мере в отношении ветра.

– Не донимай меня ересью, – жалобно попросил служитель, готовясь плыть. – До берега далеко, сейчас мне не следует сомневаться ни в себе, ни в боге.

– Ну, за него можешь быть спокоен, – заверил Ноттэ.

Старуха расхохоталась, сама шагнула к краю тропы – и второй раз приобщилась к чуду бега по поверхности.

– Утро – лучшее время для движения по тропе, – заверил Ноттэ, погружаясь по пояс и бережно опуская свою ношу. – Свет низкий, он точно рисует край мелководья. Днем тропу видно хуже, тут всегда небольшая рябь на воде, поскольку близко главное течение. Мутность велика, особенно летом: южная часть озера мельче иных, прогрета и цветет, к тому же ручьи несут ил.

– Тропу действительно видно, я пошел, – согласился Хосе и указал направление. – Туда, правильно?