Сын змеи

Астид в недоверчивом изумлении приоткрыл рот, вспомнив неосведомленность и наивность Наллаэн.

— Это жестоко, — наконец, выговорил он.

— Ты говоришь мне о жестокости? — усмехнулась эльфийка. — Ты, с чьи рук еще не смылся запах чужой крови? Наллаэн не смогла бы жить с тобой рядом, поверь мне. Она сплела бы себе маорурен. И, забыв тебя, чтобы не умереть от горя и отвращения, вернулась бы ко мне. Так уже случалось.

— Она тоже была, как вы?

— Да, она владела даром аэн элле, ведающих. Огромным даром. Не гаси я его, она бы давно уже зачахла от безысходности. В тебе я тоже вижу талант, но несколько другого свойства. Я помню времена, когда эти, ныне такие редкие способности, были обыденностью у эльфов. Частью их бытия. Потом, века назад, все изменилось. Дар был утрачен. Им пренебрегли в угоду лжи, фальши, злу, золоту и тьме. Сегодняшние эльфы лишены этого дара.

— А как жеНаллаэн? И я?

— У тех, в ком течет смешанная кровь, это свойство просыпается вновь. Природа надеется, что они, став связующей ниточкой меж двух рас, воспользуются им на благо всех живущих. Вернут гармонию и любовь в жизнь. Когда-то мы, аэн элле, пытались объяснить это тем, кто покидал этот мир, пеняя на его несовершенство. Тем, кто бежал от своего же зла, от своей памяти. Дети смешанной крови, обладающие давно утраченными особенностями, должны были убедить их остаться. Остаться, чтобы стать одним народом с людьми. В то время на свет и появилась Наллаэн и подобные ей. Первые дети от смешения двух рас. Но яд обособления инетерпимости отравил разум с той и другой стороны. Изгнание стало нашей долей. Мы отринули рай, в который не было входа нашим детям. Я последняя из аэн элле. Остальных нет уже давно. Нет наставников, у которых вы, рожденные ныне, могли бы учиться. Что вы сами принесете в этот мир, с тем вам и жить.

Эльфийка перерезала ножичком последнюю нить, и протянула Астиду круглую плетенку размером с ладонь.

— Возьми, локо ондэ. Это твой маорурен — отражение твоего разума, где спрячешь свои воспоминания. Если ночи станутдля тебя невыносимы, а память переполниться горем, если захочешь забвения- он поможет.

Полукровка взял амулет, рассматривая странный узор: на пестром фоне — черная, свившаяся в знак бесконечности змея в погоне за своим хвостом. Ему почудилось, что цветные крапинки нитей меняются местами, а змея, шевеля чешуйками, сдвинулась.

— Как?

— Просто смотри. Думай о том, что хочешь забыть. Чем дольше смотришь — тем меньше помнишь.

Астид испуганно отвернулся от талисмана.

— Когда же и он перестанет облегчать твои страдания — воспользуйся более сильным средством. А теперь уходи.

Астид вынул из-за пазухи брошь, и, подержав её в руке, положил на широкий подлокотник.

— Я хотел подарить это Наллаэн. Отдаю её вам.

— Лучше отдай мне то, что носишь в своем медальоне.

Астид вздрогнул и впился взглядом в эльфийку. Она смотрела на него огромными мудрыми глазами. Медленно расстегнув цепочку, Астид положил медальон рядом с брошью.

— Как ваше имя? — спросил тихо.

— Лиилейт Флорнатейл аэн Шаал.

Когда Гилэстэл вечером вернулся в гостиницу, он застал Астида в своей комнате с кувшином вина.

— Я сказал, что тебе нужно поспать, а не напиваться, — недовольно сказал он.

— Её мать была аэн элле, — заплетающимся языком выговорил Астид, подняв глаза на князя.

— Что ты там бормочешь?

— Её мать. Лилит-паучиха. Наллаэн была дочерью аэн-элле, — усмехнулся полукровка.

Гилэстэл обомлел.

— Аэн-элле? Ты совсем пьян? Они исчезли сотни лет назад.

— А она не исчезла. Она сплела мне маорурен. И сказала, что я сын змеи.

И полукровка выложил на стол подарок эльфки. Гилэстэлопустился на стул, рассматриваяплетенку. Он читал о маоруренах в древних книгах. Узоры, запечатленные в них, могли затмить разум, стереть память, довести до сумасшествия и самоубийства, исцелить душевный недуг, внушитьдурные или благие мысли. Для каждого плелся свой собственный амулет. А какой — знали только те, кто владел этой тайной. У Гилэстэла перехватило дыхание.

— Ведунья! Этого не может быть! Эльфийская ведунья, Астид! Невероятно! Как?! Где она? Ты говорил с ней?

— Говорил, — качнул тот головой. — Я оставил ей яд.

— Что? Зачем?!

— Она сама попросила меня.

Князь рывком выдернул Астида из кресла.

— Веди меня к ней!

Они почти бежали по улицам, расталкивая горожан, путаясь в развешанном на ночь белье. Окно в доме Лилит не светилось. Гилэстэл без стука распахнул дверь, влетел внутрь. И, оглядев сумрачную комнату, увидел её.

Лиилейт Флорнатейл аэн Шаал неподвижно сидела в кресле, повернутом к стене. На стене висел круглый коврик с замысловатым орнаментом. Синие глаза эльфки были открыты, продолжая смотреть на пестрый маорурен. На губах навечно застыла мягкая нежная улыбка. Белые пальцы с посиневшими ногтями сжимали медальон Астида.